РФ, Хакасия, г.Саяногорск, пгт. Черемушки,
с 9:00 до 21:00 по Красноярскому времени
Содержание:

С печалью сообщаю, что мой соавтор и супруг ушёл на Повышение и поменял и место проживания с земного на небесное. Завещал оставшимся не унывать и не сдаваться.

Явление Триединых

 

 Надо же! Сквозняки прямо иголочками по коже почувствовала! А то, что я занавесками во сне видела, сейчас тремя столбами пламени выглядит! Это что-то новенькое! Совсем другая картинка! Не из позавчерашнего сна образ. 

Последние две строфы стиха договорила наспех, но это уже не имело никакого значения. Смотрю, словно бы глазами, и одновременно чувствую на закрытых веках тепло от костра. И прежде бывали видения, но очень скоротечные. Мелькнут и исчезнут, только мысль поймать удавалось. А сейчас – картинка живая, не статичная, и всё в деталях хорошо видно. Может, я заснула? Нет, на коленях ощутимая тяжесть дневника и пламя ноги греет… К тому же, во сне сил гравитации обычно не чувствуешь.

А тут ещё голос певучий… справа. Я его не ушами слышу, он где-то внутри головы раздался. Мужской голос, хоть и мысленный:

– Глаза не открывай, детка! 

Даже улыбка в интонации чувствуется, как у Иисуса во время бесед. У Учителя голос более басовитый... 

А глаза – захотела бы открыть, не смогла бы! Ресницы словно намертво слиплись. Вот, оказывается, какой знак в полночь меня ждал! Или я - именно его ждала? 
Совсем запуталась!..

Если тогда, во сне с экзаменом, я была в каком-то большом помещении, то теперь – как сидела у дачного очага из двух кирпичей с закопчённым на огне чайником, так и сижу. И дачный пейзаж под ночным небом – привычный. И горы на горизонте на своих местах, и дом – там, где стоял, и грядки. Только освещение необычное – всё в голубом цвете. 

Может это оттого, что пламя костра растеклось лужицей по всей площадке перед верандой и трепещет голубоватым сиянием? А почему чайник и кирпичи чёрным силуэтом так и остались? И небо странное? Словно пониже спустилось, а звёзды на нём стали не мерцающими точками, а полупрозрачными сферами разного оттенка – от яркого бело-голубого до красновато-фиолетового. Как ёлочные игрушки… Кажется, встань и подпрыгни – рукой достать можно. Только вставать мне нельзя, я это каким-то внутренним чутьём знаю. 

 Необычно, странно, но как красиво стало! Кроны деревьев, кустов, и все растения фосфоресцируют в темноте зеленовато-голубым цветом. Причём, их листья повернулись ко мне белёсой изнанкой, словно застеснялись. Костёр теперь похож на полынью в сильный мороз… Так же парит, но не туманцем, а голубоватыми языками пламени, как подожжённый спирт. Они невысокие, и совсем не обжигают. 

Два световых столба приблизились и трансформировались в две сидящие на стульях мужские фигуры, одетые в элегантные полувоенного покроя костюмы, похожие на парадную форму лётчиков гражданской авиации. Из полупрозрачного пламени на расстоянии моей вытянутой руки проявились вполне реального и привычного вида молодые люди с живыми глазами. Только изображение немного колеблется… Как воздух в жаркий день. От жара костра, наверное – пламя и фигуры танцуют в одном ритме. 

Гости, молча переглядываясь между собой, неторопливо дали мне освоиться с необычной обстановкой. 
Тот, что справа – брюнет с аккуратной бородкой. Смотрит изучающе и откровенно веселится моему замешательству. Где-то я его видела – улыбка, уж больно знакомая… Только тогда бороды на лице не было… И волосы на голове были покороче. Если бы не весёлые глаза и белозубая улыбка, он сейчас больше на Иисуса с иконы похож. Правда, на иконе – очи страдающие и смотрят прямо в душу. А здесь – в глаза глядит, и душа к нему тянется, хоть на верёвочку привязывай, чтоб не улетела! А голос весёлый, без насмешки:

– Узнала! Нам, Иисуса узнала! Она же смелая, Отец! Не убоялась! А ты говорил…

Отец? Ему? Такой молодой?  Ну, да… У них старым быть не модно… Значит, Триединые Боги вместе решили меня навестить! 

Рассматриваю второго гостя. А Он – блондин. Тщательно выбрит, и с едва заметными веснушками на загорелом носу, как бывает у альбиносов. И не подумаешь, что отец – слишком молодо выглядит для такого взрослого сына. Разве, что – в плечах пошире… Причёска под молодого Путина – короткая и красноватой бронзой проблёскивает. Совсем не альбинос… Рыжий, скорее… Такое солнышко синеглазое – смотреть больно. Будто изнутри светится. И улыбка ласковая, отеческая…
И тут, все мои тревоги и насторожённость испарились неведомо куда. Ну, просто гора с плеч! Учитель Аттам! Я же видела Его в каждом из снов, которые запомнила! 

– И Нам узнала! Умытая Нам чела! Мы опасайся, вдруг опять подумаешь на Мы – колдун! И быть сначала в виде голограмма к ты явиться,– проговорил, словно пропел, знакомым баритоном.

– Простите, Триединые! Мне, кроме чая, нечем вас угостить. Ужин орлан унёс, –  ответила гостям, и подумала, что к чаю можно было сделать десерт из клубники со сгущёнкой. Жаль, днём не догадалась спелых ягод собрать.

– Мы, детка, ненадолго, – произнёс Учитель, – У Нам для тебя важное сообщение быть.

Куда подевался третий столб света, я сначала упустила из виду. Вроде за мою спину сместился. Но тут блокнот на коленях страницами зашелестел, и каждая буковка на них ярко высветилась. И я поняла, что он вокруг меня, словно в луче прожектора сижу. И не одна, а с Богородицей рядом! 

Стульчик у Неё с моим чурбачком вровень. Руки на коленях ладонями к небу. В правой руке изумительная по форме фарфоровая чаша с чаем.  Над ней парок поднимается, такой же, как и из моей походной кружки. По платью узоры искрами переливаются, хоть и сидит неподвижно. Да и платье на Ней не тканое, а из какого-то незнакомого материала. Это во мне бывшая портниха отметила.  

Она чай пригубила, и улыбнулась мне: 

– Вкусный у тебя чай! Такой, как я люблю, детка!

Я смутилась, а пошевелиться не могу. Словно плыву, в исходящем от Неё облаке любви. И рвётся с языка слово «мама», а произнести его даже мысленно не могу. И ещё знаю, что Иисус и Аттам ждут чего-то от меня, но любые слова мне сейчас кажутся грубыми… 

К счастью, одна мгновенная мысль мелькнула. Мольбой к своей душе – подскажи! И тут вижу, как от меня из области сердца зелёный луч поплыл к сидящей рядом Богородице. И непонятно от кого первого он исходил – от Неё или от меня? Он, словно связал нас в единое целое, по большой плавной дуге! А наш столб света стал менять оттенки. Сначала дошёл до ослепительно белого, и я забеспокоилась, что его видно издалека. Но тут он перелился в цвет майской сирени, а потом стал быстро густеть и темнеть, сливаясь с фиолетовым сумраком ночи.

Остался небольшой световой круг, перемещавшийся за моим мысленным взглядом, как из налобного фонаря. Каким образом это получалось, было непонятно. И из глаз всех моих гостей появился такой же свет. 

Показали, короче, что у меня – то же самое. Правда, стало трудно видеть выражение их глаз, но почему-то я была уверена, что ничего кроме любви и доброты они не излучают. К тому же, лица были освещены, как бы изнутри, и отлично видна мимика. Всё произошло быстро, словно я охватила одним взглядом всю картину.
 
Рыженький взял в свою ладонь мою правую руку и где-то в мозгу у меня прозвучал Его голос:

 – Есмь Я Аттам, доволен тобой, детка. Есмь ты умница, отлично справилась с испытанием. Мы меньшее ожидал, и Нам не стыдно ты показать Крестосу и Матери!

Я хотела встать и поблагодарить, как положено ученице, но замешкалась из-за тетради на коленях. А тем временем темноволосый Крестос взял меня за левую руку, словно удержать хотел, и произнёс:

– Есмь Я Крестос. Мы давал для ты знак, и Сам был уже тут. Стервятник – быть аватар Нам. Ты зря убоялась, оттого, что ему сказать: «Прощаю, ужин разделю с другом!» Нам быть умелый жечес от ты уже давно, а устойчивое жечес-поле – впервые. Это большое достижение для чела. Не научилась бы, Мы бы не смочь быть тут втроём даже голограммой, не то, что материальные. Ну, привет, Танечка! 

Ладони Триединых и, правда, были тёплые, чуть-чуть шершавые и вполне материальные. Тут и Богородица, не вставая с места, обняла за плечи меня, Аттама и Иисуса. На это прикосновение у меня из сердца хлынул такой поток любви, радости  и благодарности, что не удержалась от слёз. Они сами, без моей воли и желания потекли по щекам к подбородку.

Не отпуская моей руки, Учитель Аттам стал промокать их носовым платком. И я совершенно смутилась, представив, какие следы на белейшей ткани оставят мои щёки, чумазые от сажи и копоти костра. А от мысли о грязной повязке, которую неуловимым движением Он снял с моего пораненного пальца, слёзы хлынули, и вовсе не подчиняясь никаким приказам остановиться.

Подняла взгляд, и увидела на заботливом лике Отца трогательные конопушки. Тут мои глаза мигом высохли. Заметив, что я улыбнулась, Учитель укоризненно сказал, утирая себе лицо тем же платком:

– Ну, что ты Нам смеёшься? Сама придумала для Учителя курорт, а загорать нельзя Нам. Теперь бущ все над Мы смеяться! Как важное дело делай с ними?

– А Ты жечес на себя с велением пигментной ткани пробовал?  У меня белый шрам от ожога стал загар воспринимать. Правда, месяц на это ушёл. Но в тонком теле, может, это быстрей будет? – извиняясь за улыбку, сказала я.

– Да?! Уже! И больше Нам никто не назовёт рыжий-конопатый! – с хитрецой заулыбался он, не отпуская моей руки.

Для обычного земного зрения было уже темновато, несмотря на необычное освещение, исходящее от моих гостей. Но я действительно, больше не смогла разглядеть, ни одной конопушки на бронзовом от отпускного загара лике Учителя. Может, они мне померещились? 

Тем временем Иисус Крестос кивнул Аттаму, взял под руку Мать, и их фигуры стали терять очертания, пока не исчезли. От лужицы костра тоже стали плавно подниматься волны света, пока не ушли лучом в небо. Потом, словно иссякнув, голубизна на земле стала уменьшаться и таять. 

– Нам тоже пора, и ты устала, – сказал Учитель Аттам, – Не забыла, что после Испытания Нам Трое надо тебя умыть в естественных водах?

Я кивнула, и Он продолжил: 

– Завтра, когда будешь троекратно погружаться в озеро, зови Нас Трое с Богородицей. Молитву «Отче Наш» начинай так: «Отче Наш, Иисус Христос и Богородица…». Все остальное говори  по-прежнему, и не забудь про жечес на себя и Нам, когда будешь крест на себя наложить после «Аминь». Поняла?

– Это понятно, а как я на озере завтра окажусь? Это же полсотни километров отсюда! – удивилась я. 

– Детка, ты утром дочери отвечать на непринятый вызов будешь? Она тебе хотела предложить ехай купаться на озеро. А Мы благословляем!

Видно, у меня был неадекватный вид, потому, что Он опять улыбнулся и добавил:

– Это от Нам тебе сюрприз! А звонок дочери – был знак. И скопа, и мышонок – знак. Их ты видеть, опознай, что это знак, и Нам не зови, почему? 

– Ждала совсем необычный знак по такому случаю, и боялась нарушить обет до официального объявления, что испытание закончилось… 

– А Мы даже рад, что так получиться! Пришлось Нам Трое лети к ты! Жечес, Таня! Пока! Можно уже открывай глаза. И руку умой водой, тогда шрама не будет!

– Жечес, Отец Аттам! До завтра! – я наконец-то смогла разлепить ресницы, и уже земным зрением увидела быстро тающее голубоватое облачко тумана, восходящее к звёздам от носика всё ещё кипящего чайника на затухающем костре, тускло мерцающем красными угольками. Досадуя на себя за то, что с вечера поленилась сменить повязку, решила вымыть руки с мылом. И удивилась: от раны топором не осталось даже подсохшей корочки! Словно и не было глубокого пореза и отёка вокруг него ещё несколько часов назад!  

– Благодарю, Аттам! Я думала, ещё неделю с повязкой буду ходить! 

– Детка, ты, 
Нам нужна, 
аватар здоровая, – пришло издали мысленно-голосовое сообщение Учителя на мотив знаменитой песни Пахмутовой на стихи Матусовского «Старый клён». И я, пользуясь полным дачным безлюдьем в ночные часы, запела её в полный голос! Теперь это не нарушало обета! Правда, пение всполошило всё собачье поголовье дачного массива… Может, они радовались вместе со мной?

Утром за мной заехала дочь, и мы провели тот день, купаясь и загорая на берегу солёного озера в степной зоне Хакасии. 

Продолжение здесь:

    Добавить отзыв
         
    Заполните обязательное поле
    Необходимо согласие на обработку персональных данных
    Повторная отправка формы через: