УДК 821.161.1

ББК 84 (2Рос=Хак)

К43

 Издано при поддержке Правительства Республики Хакасия

  

К43   Берегиня : романтическая повесть (Хлебцевич Т.В., Кириченко В.В. ) – Абакан : Дом литераторов Хакасии, 2016. – 112 с.

ISBN 978-5-905115-55-4

События в повести «Берегиня» развёртываются на фоне величественных гор и суровой природы, а героями являются альпинисты и гидростроители – то есть молодые романтики нашей эпохи. Именно поэтому авторы вполне закономерно отнесли своё эпическое произведение к жанру лирической поэмы. Тем более что оно дополнено профессиональной поэзией.

 

 УДК 821.161.1

ББК 84 (2Рос=Хак)

ISBN 978-5-905115-55-4

© Хлебцевич Т.В., автор, 2016

© Кириченко В.В., автор, 2016

© Петухова В.А., художник, 2016

© Министерство культуры Республики Хакасия, 2016

© АУ РХ «Дом литераторов Хакасии», 2016

 

ОТ ВЕРШИНЫ К ВЕРШИНЕ

 

Есть рукописи, которые долго не устаревают, потому что и через десять лет, и через полвека они всё так же актуальны. В этом нет ничего удивительного, если авторы не стремились угодить переменчивой литературной моде, если герои произведений реальны, а события правдивы. Книга, которую ты, уважаемый читатель, держишь в руках, относится к неординарным, которые после прочтения не убираются на дальнюю полку, а перечитываются снова и снова. И нет сомнения, что время от времени кто-то непременно будет открывать её, не обязательно даже на первой странице – и окунаться изболевшейся душой или возвращаться неумирающей памятью в то, для кого-то незабываемое, а для кого-то и совсем уже незнакомое время. Со времени первых журнальных публикаций прошло почти два десятка лет, но и сейчас интерес к героическим семидесятым не угасает, а наоборот, всё увеличивается.

 

О чём же повествует книга соавторов – члена Союза российских писателей Виктора Кириченко и его жены, поэта Татьяны Хлебцевич? В первую очередь о молодых людях, влюблённых друг в друга и в Саяны, влюблённых в жизнь. Оригинальная лирико-поэтическая проза повествует о невыдуманных событиях и пропитана тем незабываемым духом времени последней четверти прошлого века, которое старшее поколение вспоминает с ностальгией. И вместе с тем, книга учит нынешнее поколение жить по чести и совести. Язык повествования настолько ярок, многообразен и ироничен, что, открыв книгу на любой из страниц, просто не можешь от неё оторваться.

 

Творческие пути Татьяны Хлебцевич и Виктора Кириченко соединились довольно поздно, где-то на двадцатом году супружеской жизни, когда за плечами уже стоял профессиональный и житейский опыт строительства уникальных гидростанций на Кавказе и в Хакасии. Но главным стимулом к литературному сотворчеству стало желание рассказать не столько о великих стройках, сколько о конкретных людях, которые трудились рядом, и о том, какими они были за рамками трудовых реалий и официальных газетных очерков.

 

Первым и достаточно удачным опытом совместной литературной работы Виктора и Татьяны стала остросюжетная повесть «Траверс», опубликованная в 1999 году в журнале «Абакан литературный». Потом литературные пути супругов ненадолго разошлись, но не оборвались.

 

«Как соавторов, нас разделили не творческие распри, а обвинение в семейственности на одном из литературных семинаров. Переживая за судьбу книги, посвящённой погибшим в горах друзьям нашей молодости, мы попробовали разделиться по специализации. Виктор быстр на прозаическое слово, а меня одолевают рифмы и образы. Но в одиночку всё равно ничего не было написано ни в стихах, ни в прозе. Это просто невозможно при нашем семейном укладе», – обмолвилась как-то Татьяна.

 

Татьяна Хлебцевич издала в 2002 году поэтический сборник «Маятник судьбы», сразу сделавший автора популярной, а Виктор в это время представил читателям новые приключенческие повести «Берегиня» и «Родительский день», продолжившие сюжетные линии первой повести. При этом каждый, по-прежнему, оставался и читателем нового произведения супруга, и критиком, и советчиком. Так что эту трилогию в полной мере можно считать совместным прозаико-поэтическим творчеством.

 

И вот что говорят они о своём произведении: «Умников, сочиняющих рассказы и повести о том, в чём не разбираются, я бы отправлял на трудовое перевоспитание. В принудительном порядке. Хочешь писать о шофёрах – сдай на права соответствующей категории! О гидростроителях – подтверди техминимум плотника-бетонщика. А уж про альпинистов без зачётного восхождения хотя бы второй категории сложности сочинять просто не моги. С поэтами, думаю, можно и помягче. Про несчастную любовь пусть пишут и без аттестации – дело житейское!»

 

В 2006 году в Красноярском издательстве вышла их книга  «Пристегнувшись к одной верёвке», так же объединившая прозу и стихи, были журнальные публикации, но трилогия «Траверс», на мой взгляд, является главным произведением авторов. В спорте траверс, это «переход альпинистов по маршруту, проходящему по гребню горного хребта и соединяющему несколько вершин». Образно говоря, именно траверсом соединяет сюжетная линия эти три повести: всё выше и выше по пути литературного мастерства и технической сложности! На Всесибирском литературном семинаре 2001 года в Красноярске трилогия была признана лучшей представленной прозой. Повести тут же опубликовали красноярские журналы «День и ночь» и «Енисей», а Виктор Кириченко был принят в Союз российских писателей. Мэтр российской литературы Виктор Петрович Астафьев в своём письме, написанном мне в 2001 году, так отозвался об их творчестве: «Тане и Вите поклон. Их «Берегиня» однако «Новому миру» не подошла – ни слуху, ни духу о ней. Надо бы с помощью богатых спонсоров издать её отдельной книжкой, вещь-то славная!»

 

Следует отметить, что поэзия Татьяны Хлебцевич очень органично влилась в повествование, и не только не нарушает целостности сюжета, но как бы приоткрывает скрытый, глубинный замысел автора. В любом событии, в любом человеческом поступке всегда что-то лежит на поверхности, а что-то спрятано глубоко внутри. Вот это спрятанное духовное, порой мистическое и приоткрывают Татьянины стихи. Так в самом начале короткое стихотворение выступает эпиграфом первой повести «Траверс»:

 

Какие это были времена –

спасаловки, холодные ночёвки!

Как пахли дымом песни у костра,

чай без заварки, каша из перловки...

Свобода! Ни кола и ни двора,

лишь место в общежитии на койке...

Гуляли над Саянами ветра,

как молодость по комсомольской стройке!

 

События развиваются вокруг молодого посёлка Черёмушки, в который съехались на комсомольско-молодёжную стройку юноши и девушки со всей огромной страны, называемой ещё СССР. Здесь они оказались в одинаковых условиях и у всех одна цель – построить Саяно-Шушенскую ГЭС. Но до этого каждый жил своей жизнью и другими мечтами, а тут, в короткие сроки, они должны стать единым коллективом, практически одной дружной семьёй. И автор ненавязчиво, очень остроумно описывает знакомство главных героев и приоткрывает их прошлую жизнь. Небольшая «команда» парней и девчонок объединяется на почве увлечения альпинизмом, решают построить на горе Борус избу-приют – и понемногу начинают осуществлять свою идею. Но это в выходные и по вечерам, а в будние дни все трудятся на гигантской стройке, решая многочисленные производственные проблемы, зачастую далеко не простые. Построить избу-приют, конечно же, проще, чем сложнейшее гидротехническое сооружение, вызывающее восхищение до сих пор.

Эти две линии идут параллельно где-то до средины повести, а дальше события переносятся в тренировочный альпинистский лагерь на Кавказе, куда едет на сборы одна из главных героинь. Суровый быт, практически ежедневный риск ускоряют время, обостряют чувства – и всё это многократно меняет течение жизни, меняет приоритеты: знакомство, увлечение, любовь, разлука… В общем, всё как у всех в нашей жизни, только за очень короткий срок и не монотонно-тускло, а ярче, чем вспышка молнии!

 

В следующей повести «Берегиня» «команда» остаётся та же, но акцент смещается в сторону других героев. За прошедшее время между ними возникла не просто дружба, но и некая мистическая связь. Драмы, разыгрывающиеся при восхождении в Гималаях и в Саянах, казалось бы, имеют абсолютно несоизмеримый масштаб – но, когда реальная опасность угрожает друзьям, масштаб этот сразу уравнивается. Дочитывая последние страницы, понимаешь, что это не окончание повествования, ибо остались ещё «в тени» некоторые герои, чувства которых не менее ярки, а жизненные проблемы до сих пор не решены. И ещё прекрасно осознаёшь, что авторы не просто знают специфику альпинистских восхождений, но и способны ярко, доходчиво преподнести её читателю. Я, например, узнал очень много нового, интересного об альпинизме!

 

Последняя повесть трилогии – «Родительский день» – как бы подводит итог духовным исканиям героев, определяет их место на земле. Недаром она начинается с таких строк: «Уважаемый и терпеливый читатель! Тебе ещё не надоело шляться за нашими героями исключительно по горам? Ты ещё не забыл о той огромной ГЭС на Енисее, откуда Анка и Пашка, герои первой повести трилогии, поехали в Цей? И не забыл ли ты, что ехали-то на Кавказ они поодиночке, а вернулись в Саяны вдвоём? Что, если мы с тобой навестим эту славную парочку? Только навестим в таком месте и в такой момент их жизни, чтобы тебе стало понятнее, какой осталась в памяти наших героев, – и в нашей, конечно, тоже, – величайшая стройка конца двадцатого века...»

 

О строительстве Саянского гидроузла писали много, но это была в основном публицистика, попытки же создать художественное произведение наталкивались на конкретные факты и конкретные биографии строителей, не склонных к хвастовству и не считающих себя героями – так что, в конце концов, заезжие авторы скатывались всё к той же очерковости, пусть и с элементами художественной литературы. Виктору Кириченко и Татьяне Хлебцевич удалось вырваться из этого замкнутого круга потому, что они и живут в Черёмушках, и работали на этом строительстве. А ещё потому, что в предыдущих повестях уже оформились яркие герои, литературными прототипами которых были друзья, живущие по соседству и работающие тоже где-то рядом на циклопическом сооружении. И работа с бетоном, с железом не нарушила их связи с окружающей природой, а наоборот, сделала её намного крепче. Недаром  в повести много параллелей между личными отношениями в мире людей и законами сосуществования в животном мире. Кто может сказать однозначно, какие из них справедливее?

 

Из уютных благоустроенных квартир наших литературных героев постоянно, летом и зимой, тянет на вершину Боруса. И в компании, и в одиночку – теперь в одиночку даже чаще. Это чтобы никто не мешал отдаваться воспоминаниям и самооценке: правильно ли ты жил до этого, правильно ли живёшь сейчас, и как жить дальше? Может быть, такое происходит потому, что героические восхождения на высочайшие вершины для многих остались в прошлом, а в жизнь вошли семьи, дети – то есть элементарная «бытовуха»? Но, с другой стороны, кто скажет, что в такой жизни нет места подвигу? Всё зависит от твоей порядочности, от желания помочь нуждающимся, от неравнодушия. Герои этих произведений, хотя и вполне определились в профессии, основательны в жизни, но пока ещё молоды, энергичны – поэтому впереди у них достаточно приключений, и всегда есть место пусть не подвигу, но героическому поступку. Да и впереди у них ещё вся жизнь!

 

Особо отмечу яркий язык этих произведений. Он гибко и точно пульсирует от молодёжного сленга, украинской «мовы» и кавказского диалекта – до высокохудожественного литературного слога. Такой  лёгкости слова могут позавидовать литераторы с громким именем. Вспоминаю, как в конце восьмидесятых в Литературном институте имени А.М. Горького мои однокурсники зачитывались Сергеем Довлатовым. Именно этот изящный, почти довлатовский стиль, воочию присутствует практически во всех произведениях Виктора Кириченко и Татьяны Хлебцевич.

 

Я не случайно остановился на всех повестях трилогии, поскольку читатель легко найдёт их в Интернете по ссылке http://proza.ru/avtor/zondervt. И думаю, что они будут интересны не только людям, помнящим то непростое и, вместе с тем, бывшее ясным и понятным время, но и молодёжи. Какими были их деды и отцы, как жили и о чём мечтали, как умели любить друг друга, Сибирь, Родину? Несомненно, читатели получат исчерпывающие ответы на все эти вопросы! А, кроме того, в этой лирической поэме есть всё от лучших литературных традиций: увлекательный сюжет, сложные характеры героев, интрига и, опять же,  яркий, сочный русский язык. Герои и события связаны настолько прочно и органично, что начисто отсутствует привычная граница «литература – жизнь», поэтому читатель как бы живёт рядом с авторами и героями, участвует в каждом эпизоде, в каждом диалоге и размышлении.

 

Да, по-прежнему манит своей удивительной природой белоснежный пятиглавый Борус, по-прежнему живут старые традиции в среде молодого поколения горных туристов. Вопреки стереотипным мнениям, не люди покоряют горные вершины – это горы покоряют их сердца, а потом манят снова и снова. Потому, наверное, что со стоящими на вершине альпинистами гора становится чуточку выше. И краса Саян – величественный Борус, стоял, стоит и будет стоять, но с вершины его виден уже новый пейзаж. Это и гигантская арка плотины Саяно-Шушенской ГЭС, и широкая дорога, проложенная в посёлок Черёмушки вдоль берега Енисея, это и сияющий огнями в ночи город Саяногорск, и трубы над корпусами Саянского алюминиевого завода далеко в степи. Всё это построили наши герои, и пусть памятником им будут не только гигантские, до сих пор считающиеся уникальными сооружения, но и лирическая трилогия под названием «Траверс».

 

Владимир Балашов,

член Союза писателей России,

Заслуженный работник культуры

Республики Хакасия

 ----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

 

  

Страшнее пытки нет, чем неизвестность.

Когда ж уверен, что в ответ любим,

ты – словно в старой сказке Аладдин,

владеющий лампадою чудесной:

и слаб, и бит... И все ж непобедим,

по строгому закону равновесья!..

 

 

 

Глава 1. ЮНАЯ ШАМАНКА

 

– И откуда ты такая взялась, чудо моё?

– Какая?

– А вот такая, какая есть.

– Честно-честно? – Наташка стрельнула раскосыми глазами, сводившими Саньку с ума.

– Ну...

– Я – инопланетянка... – продышала она в доверчиво подставленное ухо. И легонько куснула его.

 

Они были вдвоём в маленькой избушке на Китайке. Санькины друзья, совладельцы избушки, смотрели на зачастившую к нему гостью доброжелательно и частенько под благовидными предлогами оставляли их наедине. Дело житейское… Паганелю, как звали Саньку со студенческих времён, давно пора догонять корешей: их-то детки уже в пионерах бегают. Да и девчушка пришлась парням по душе своим приветливым

нравом. Как и готовностью без лишних уговоров вести немудрёное хозяйство в холостяцком приюте на знаменитых Столбах[2]...

 

Трое старых Паганелевых друзей, конечно же, давно и прочно из холостяцкого сословия выпали. Даже Юрка-Червонец, прибившийся, наконец, к хорошей женщине, которая сумела слегка поубавить рыцарский размах его души. У каждого, помимо квартиры в городе, было по даче, где они честно отмеряли штыковой лопатой положенное количество субботнего отдыха. Но должно же быть ещё что-нибудь за душой у мужчин в расцвете сил? Особенно если мужчины эти ещё не сказали своего последнего слова в очень любопытном занятии, называющемся «альпинизм».

 

Поэтому, прикинув варианты, они сообща срубили на Столбах небольшую избушку, ставшую их тренировочной базой. И женщин  сюда до поры до времени не приваживали. Разве что по большим праздникам – Ленку Безухову с её Пьером. Как говорят истинные арийцы: «Киндер, кирхен, кюхен..»  Ферштейн? А кто не ферштейн, то переведём:

«Дети, церковь, кухня…»

 

Наташка оказалась исключением. Дивчина эта, как величал её Славян, не забывший ещё своих полтавских корней, появилась в их глухом закоулке совсем случайно. Скорее всего, слегка заблудилась с подружкой. Испив вежливо предложенного чайку, подружка навсегда исчезла с горизонта, а Наташка через некоторое время появилась вновь.

И так мила и проста была эта малышка с невероятными азиатскими глазищами, что хозяева даже не уловили, когда стали замечать не её присутствие, а наоборот – отсутствие.

 

Каким чудом у Паганеля склеились близкие отношения с Наташкой – до сих пор оставалось для него огромным вопросом. Ушлым бабником он себя не считал, да и в ней не уловил ни капельки кокетства. И слава Богу! Санька бабского кокетства на дух не переносил.

 

И вообще она вся оставалась для него загадкой. Ни разу не дала себя проводить. А в избушке появлялась тоже самостоятельно, неведомым образом угадывая те моменты, когда Санька начинал всерьёз маяться без неё. «Ведьма какая-то...» – наверное  в сотый раз подумал Паганель, дотянувшись до ускользавшей, хохочущей девчонки.

– Сашенька... – обмерла Наташка, враз перестав смеяться и прижимаясь к нему.

– Наташка...

– Сашенька, милый...

 

– Наташ!

– Что, Сашенька?

– Где ты живёшь всё-таки?

– Глупый мой... Какая тебе разница?

Он не понял:

– Как это, какая разница?! А случись что, как тебя найти?

– А зачем?

Он будто поперхнулся от её неожиданной логики – отстранился и посмотрел Наташке в глаза. Нет, вроде бы не смеётся над ним?..

– Совсем незачем?

Теперь уже она внимательно глянула на него.

– Ещё не знаю...

Паганель внезапно разозлился. Что за чертовщина! Спишь с мужиком – и «не знаю»! Он дёрнулся встать, но Наташка не отпустила. Вроде бы и не сильно цеплялась за него, а не хватило сил оторвать. Или решимости?

– Ты чего, Наташка?

– Сашенька. – она всхлипнула, – Сашенька... Не обижайся, мой хороший...

Санька молчал, но больше не пытался оттолкнуть девчонку. Ему показалось, что они подошли к узкому мостику над пропастью. И не надо резких движений. Не надо...

– Ты думаешь, я – дура?

Честно говоря, подобная мысль в Санькиной растерянной голове мелькнула. Но он промолчал, ожидая продолжения. Ждать пришлось довольно долго, пока Наташка, видимо, не решилась.

– Я, правда, не совсем обычная, Сашенька... – она помолчала, и договорила до конца:

 – Понимаешь, моя бабушка – шаманка.

Ну, наконец-то! Паганелю стало легко и весело: такую бабью дурь можно и пережить.

– Это не БАБЬЯ ДУРЬ, Сашенька... – Наташка не акцентировала произнесённое, но он понял, что произошло не простое совпадение слов.

Санька опять поперхнулся.

– Она из очень древнего рода. Только шаманами становятся

не все. Моя мама не стала...

Санька не знал, что и думать. Его европейский разум не воспринимал мистической чепухи. Другое дело, что женщины действительно, по рассказам более опытных друзей, частенько чуют то, о чём даже не догадываются мужики. Только при чём здесь шаманская чертовщина? И потом, что у них, запрет на личную жизнь? Не слишком-то она прислушивалась к таким запретам до сих пор...

– Нет у нас никакого запрета, – Наташка опять будто бы подслушала его мысли. – Просто очень тяжело быть с человеком, когда видишь его насквозь… И тебе будет тяжело. Бабушка предупреждала...

– Но ты же сказала, что твоя мама не стала...

– Понимаешь, Сашенька, и у меня этого раньше не было. А когда ты... – она покраснела и запнулась, – когда ты был со мной, я вдруг все твои мысли прочитала.

Теперь покраснел Санька. Мысли были всякие... Какие ещё они бывают, когда девчонка тебе в первый раз отдаётся?

– Ну вот, видишь – уже проблемы, – улыбнулась она. – Не пугайся, мой хороший! Ничего обидного там не было. Только не бойся больше.

– Чего? – спросил Паганель, чувствуя себя полнейшим идиотом.

– А того самого... Думаешь, я боюсь ребёночка родить?

– Но я же действительно тебя люблю...

– И я тебя, мой хороший, – она погладила его по щеке. – Думаешь, у тебя что-нибудь получилось бы, если бы я не любила? Поцелуй меня ещё...

– Тогда чего же ты боишься?

Наташка, не ответив, потянулась к Саньке губами.

– Наташка...

– Сашенька...

 

Наташка не сказала своему Сашеньке, о чем предупреждала бабушка. Зачем? Ещё подумает, что совсем дурочка. Да и самой не очень-то верится... А уж если ей действительно суждено родить великого шамана, то что плохого, если отцом станет самый любимый человек? И вообще, разве может быть иначе?

 

Глупая девчонка! Так и не сумела втолковать ей старая Айго, что шаманы вовсе не рождаются. Их бессмертные души лишь на время вселяются в человеческую плоть! В тот самый миг, когда в теле будущей матери вспыхивает огонёк новой жизни. Вот откуда всё её «ясновидение».

 

Глупая девчонка! Только кто из нас бывал умнее в пору своей первой любви?..

 

***

– Так, сэр! Вам на утряску всех дел сорок восемь часов!

– Погоди, Витась! Почему такая спешка? – обалдело уставился на товарища Паганель. Выезд команды на Тянь-Шань был запланирован только через месяц.

– Да потому, что есть шикарный вариант подзаработать! Только надо не прозевать это дело! Не всё же Божукову пенки снимать!

 

Санька начал соображать. Альпинисты-москвичи, возглавляемые известным высотником Божуковым, давненько подвизались на строительстве высокогорных гидроэлектростанций Киргизии. Но до поры до времени вклиниться в сферу подобного бизнеса сибирякам не удавалось. А зарабатывали божуковские спецотрядовцы очень даже прилично. По слухам...

– Ты чего рот разинул? Есть проблемы на работе? Решим! Билеты заказаны, так что гони паспорт!

– Наташка...

– А чего «Наташка»? Предупреди, объясни. Если согласится – хоть в ЗАГС тащи. Чего, спрашивается, тянул до последнего? Сколько можно девчонке голову морочить?

 

Паганель не дослушал. Он сгоряча выскочил из Витаськиной  квартиры и только потом понял, что суетится зря. Действительно, за столько времени можно было что угодно успеть. А он даже адреса не разузнал. Как же быть? До субботы, когда он надеялся встретиться с Наташкой на Китайке, гораздо больше сорока восьми часов. Так что, если не удастся уломать Витасика...

 

Витасика уломать Паганелю не удалось. Впрочем, он и не пытался, когда увидел, как завелись остальные ребята. Хлопот было много, а времени мало. Наташка, как ни обидно, потихоньку отошла на второй план...

Очнулся он только в аэропорту, куда они в конце концов примчались, чудом успев завершить груду дел. Оставалось минут десять до посадки, регистрацию закончили – и теперь народ давился в накопителе.

 

– Сань, тебя зовут! – взяла его за локоть Ленка Безухова. – Кто

это, а? – она кивнула в сторону решётки, отделявшей накопитель от остального аэропортовского пространства.

Санька медленно обернулся, почти наверняка уверенный, что попадает впросак. Ленка ведь запросто могла и подшутить над холостякующим товарищем.

Ленка не шутила. Прижавшись к решётке необычно бледным лицом, его ждала Наташка.

– Сашенька!

– Как ты узнала? – спросил он, напрочь забыв про выпятившихся на сентиментальную сцену пассажиров. И про Ленку, которая не удержалась и мазнула по Наташке любопытным женским взглядом.

Наташка помотала головой. Саньке показалось, что ей трудно говорить – и она собирает силы, чтобы сказать что-то ужасно важное.

– Я люблю тебя!

Наташка опять помотала головой. Она знала это без слов. Было что-то более значимое. Он понял и посмотрел ей в глаза. Неужели?

Она кивнула.

– Адрес! Скажи адрес! Я напишу!

Как некстати заревели турбины готовой к вылету «тушки»! Наташка почти кричала, а Санька так и не смог ничего расслышать, пока устремившиеся к выходу на лётное поле люди не отсекли их друг от друга. Уже с трапа он последний раз помахал рукой и разглядел ответный взмах. А сев в кресло, впервые за всю свою альпинистскую жизнь понял, что больше нигде не сможет лезть на рожон. У него появился страх. Не за себя...

 

Глава 2. ЗЕРКАЛО

 

Хуже нет, чем тащиться вторым в связке по такой стене! Ничего не зависит от тебя: ни выбор маршрута, ни темп движения, ни даже общая судьба. Всё решает тот, кто впереди, а твоя доля – торчать на станции и терпеливо ждать, чем кончится его единоборство со скальным отвесом. Выдавать ровно столько верёвки, сколько ему потребуется для свободы движения, но ни сантиметра больше. И ждать... Чего? А чего угодно! Надеяться, что вот сейчас, наконец, сверху долетит долгожданный крик: «Рыба, принимаю!». И бояться другого крика: «Держи!!!». Если только тот, кто сорвётся, успеет крикнуть...

 

Мало кто знает, как всё это бывает. С одной стороны, потому, что падают люди со стен всё-таки не так уж часто. А с другой стороны, потому, что выжить после срыва повезло немногим. Представить страшно, что значит рывок от тела, пролетевшего хотя бы десять метров в свободном полёте!

А что такое десять метров? Тьфу! Всего-то пять метров выше последнего крюка плюс те же пять метров ниже его, пока не натянется страховочная верёвка. Да ещё сколько-то надо успеть её протравить, обжигая ладони, чтобы смягчить рывок, который запросто может сломать товарищу грудную клетку. Это если выдержат верёвка и крюк... Но какой же идиот будет бить крючья через пять метров? Сквозь них же потом верёвку не продёрнешь!

 

Вот и Андрюха явно ушёл вверх гораздо дальше, и пока не слышно, чтобы он забил хоть один промежуточный крюк. Да и хрен его так просто забьёшь в трижды долбаный мрамор! По мрамору лучше вообще переть без остановок.

Но что-то не движется наверх верёвка... На тренировках нижний давно бы уже разинул пасть и заорал что-нибудь вроде: «Мужик, ты чего там, гнездо вьёшь?». Да и от тех, кто снизу любуется на всё это мероприятие, замешкавшийся лидер поимел бы полную задницу ехидных комментариев. А стал бы возникать – попросту натянули бы верхнюю страховочную верёвку и сдёрнули бедолагу со скалы. Нефиг, мол, маршрут занимать без толку!

Только здесь не тренировка. И верхней страховки нет. А у тех, кто смотрит на их упражнения снизу, очко, небось, уже вовсю заиграло. Особенно у Нинки. Что-что, а уж её настроение Рыба чувствует, что называется, спинным мозгом. Оно и понятно. Страшное дело на такое со стороны смотреть. Вот когда сам корячишься на скале, страх куда-то

девается. Во всяком случае, не мешает работе. Разве что шея затекает от попыток рассмотреть, что там делает партнёр, да  ладони под верхонками взмокают от постоянного напряжённого ожидания.

– Лёша, внимание!

Рыбе показалось, что голос Медведя неузнаваемо изменился. Он ещё раз бросил взгляд на крючья станции, поудобнее перехватил верёвку и затаил дыхание. Сверху раздался стук скального молотка.

Нехороший стук. Крюк у Андрюхи явно не шёл в трещину.

 

***

– ...лезем мы, значит, дюльфером на Шхельду[3]...

Шура-Келдыш с тоской отвернулся. Димычевы байки он знал наизусть, тем более что за десяток лет их не прибавилось. Таким, с позволения сказать, юмором только тараканов травить в общаге.

 

Чёрт возьми, кто бы мог подумать, что когда-нибудь общаговские времена будут с ностальгией вспоминаться! А вот ведь как... Ясное дело, конечно, что не по общежитской койке душа тоскует и даже не по молодости, которая на той койке осталась. Что-то неизмеримо большее утеряно. И никак не поймёшь, что же именно!

 

Толпа в разброде! И разброд этот начался с того, ради чего, собственно, создавали клуб и строили приют. Со спортивных успехов некоторых: тех, кто, вылупив глаза, во все тяжкие ударился, всё дальше и дальше отрываясь от остальных. Оно бы и не обидно было, если бы эти «некоторые» понимали, что за всё в жизни надо чем-то расплачиваться.

 

За лад в семье – надо! Что бы там Балбес и иже с ним не шипели про Анкиного хахаля, а мужик молодец! Послал лагеря и путёвки подальше – и таскает ихнюю пацанку в рюкзаке по ближним горам. И доволен, между прочим, как слон! Хоть у бабы, если уж как на духу, ни кожи, ни рожи…

 

За достаток в семье – надо! Шуре нынче тоже пришлось выбирать: то ли на Тянь-Шань намыливаться среди лета за первым разрядом, то ли на шабашку. Семью-то приодеть надо, да и кормить по-человечески. И то: стройка на ладан дышит, денежной работы всё меньше и меньше. Скоро, глядишь, и вовсе не останется.

 

А за выдающиеся спортивные достижения расплачиваться надо вдвойне и втройне. И не только самим «господам восходителям». Пока тот же Медведь свои мастерские баллы выколачивает в горах, Шура с Васькой без большого звона его бабе огород вскапывают, да домик на даче рубероидом перекрывают. Что поделать – времена дурные. Без своей картошки и других овощей чёрта с два протянешь зиму! То, что здесь можно вырастить на шести сотках, никаким длинным рублём не заменишь. Сибирь – это вам не Сочи!

 

А с длинным рублём тоже не очень-то получается, хоть Миша Горбачёв и заливается соловьём про кооперативы. Уже пробовали туда сунуться – и поимели первый опыт. Палка эта о двух концах, ещё неизвестно, которым по лбу получишь: то ли чиновники алчные душу вытрясут, то ли свои хай подымут. Особенно если попытаешься что-нибудь не только на «прожор» пускать, а инвестировать, как стало теперь модно выражаться.

В общем, «...позор, тоска – вот жалкий жребий мой...»

 

– Шура, почему он не бьёт крюк? – Нинка-Фома, она же Рыбиха, отвлекла Келдыша от арии Онегина, из которой, честно говоря, тот знал только последнюю эффектную строчку.

Он недовольно вскинул на неё глаза. На Нинке лица не было. Глянул наверх и всё понял. Так и есть! Медведь с Рыбой «загнили на зеркале»…

 

Этот двухсотметровый кусок мраморного отвеса, весьма отвечавший своему названию, толпа начала осваивать давненько: едва-едва чему-то научившись у своего первого инструктора. Не зря Пелехов, царствие ему небесное, втемяшивал не в меру ретивым подопечным: «Бойся быка спереди, лошадь сзади, а «значка» со всех сторон!». Не одобрял, значит, московский инструктор чересчур самостоятельное поведение местных значкистов.

А чего же он хотел, интересно? Ведь основу толпы составили профессиональные скалолазы, проходчики горных склонов. Была такая специальность на строительстве ГЭС, над котлованом которой нависали очень опасные скальные борта. Так что парни страха высоты давно не ведали, да и с амуницией управляться научились задолго до того, как услыхали про альпинизм. А уж здоровья на своём Борусе[4]  накачали столько, что Пелехов поначалу даже сомневался, были ли они на вершине, или «дуру гонят». Не укладывалось у него в голове, что добротную  скальную «двойку» можно промолотить за три часа  – и это со спуском на приют!

 

Мраморное «зеркало» было вполне в русле подвигов толпы и затея Медведя и Рыбы, поначалу, никакого напряга у Келдыша не вызвала. Хотят лезть – пусть лезут! Тем более что и тот, и другой давно обогнали Шуру в спортивном плане – и его авторитет держался лишь на воспоминаниях о былых заслугах по организации клуба. Может, поэтому Андрюха даже головы кочан не повернул, когда Шура ему посоветовал прихватить ледовую «морковку», то есть классический кованый крюк. Чья бы корова мычала, мол...

 

Эх, золотое времечко было, когда все их амбиции дальше третьего разряда не распространялись. А лучше бы всякими разрядами и вовсе голову не забивать! Так ли важно, кто по каким маршрутам сподобился пролезть? А с другой стороны, взять того же Валеру Хрищатого, что в прошлом году на стройку приезжал. Во, мужик! На Эверест без кислорода взошёл, а гонору – ни малейшего. По-человечески с народом пообщался, а на Деда Кузю вообще как на живого Христа глядел, автограф попросил. А Дед – у него! И оба счастливы... Что ни говори, а в толпе именно такого лидера не хватает. Чтобы и авторитет был – ого-го! – и интеллектом Бог не обидел. Только где же такие водятся нынче? Вот и приходится, пардон, утираться перед «великими скалолазами»...

 

Шура всё-таки материл себя за то, что утёрся: эти два корифея всё делали через задницу. Вместо того чтобы выпустить вперёд более «моторного» Рыбу, на самый трудный участок Медведь попёрся сам. Забыл, что ли, проблемы со стопой, которую местные и краевые травматологи так и не сумели довести до ума после его печально-знаменитого полёта? И теперь, судя по тому, имел трудности как раз из-за неё.

 

Шура вновь матюгнулся, на этот раз вслух. Но тётки тоже просекли ситуацию и на нарушителя приличий не возбухли. Всё внимание было устремлено на две человеческие фигурки, распластанные на скале высоко над поляной.

– Шура, почему он не бьёт крюк? – опять прошептала бледная Нинка. – Крикни, чтобы не дурил!

– Цыц! – рявкнул Димыч. – Не блажи под руку! Ему там виднее!

 

Первый в связке всегда прав – это железное правило альпинизма. Избави Боже давить на психику того, кто все трудности видит прямо перед носом, а не с расстояния в двести метров! Поэтому Келдыш и не думал вмешиваться, по крайней мере, лезть с советами. Да и от крючьев там проку никакого, если только не попадётся полочка с широкой трещиной, заплывшей кальцитом. Вот туда бы в самый раз пошла «морковочка»!

 

Стук молотка, наконец донёсшийся сверху, не понравился Шуре точно так же, как и Рыбе. Это не крюк, если так дребезжит под молотком! Неужели Медведь собирается через него страховаться?

– Шура... – протянула Нинка, на которую жалко было смотреть.

– Спокойно, мамуля! – с деланной уверенностью буркнул Келдыш. И тут же его осенило: можно подать Медведю перильную верёвку через тот анкер, на котором обычно крепится верхняя страховка. Бежать туда по обходной тропинке – всего-то минут десять. Бухта верёвки была под рукой.

– Нинка, не блажи! – прикрикнул он уже на ходу. – Димыч, пригляди тут!

 

***

Медведь осторожно переместил тяжесть тела на левую ногу. Правая, здоровая, уже затекла до боли, так что опасался, как бы не подвела и она. Надо бы пошевелить ею хоть самую малость, чтобы разогнать кровь – да как-то не очень это получается. Место слишком поганое. Не дай бог чихнуть – точно слетишь. Так что не до гимнастики…

 

Махание молотком далось ему непросто. Это вообще был цирковой номер, когда он сначала нащупывал на поясе крюк подлиннее, потом выщёлкивал его из карабина, потом осторожно, зацепившись обоими локтями за неровности скалы, пытался вколотить его в широкую  трещину, заполненную какой-то стекловидной пакостью. Замаха, конечно же, не было, да и делать резкие движения он опасался – настолько паршиво стоял. А толку от всей этой мороки не было почти никакого: крюк проткнул мягкую пробку в устье трещины и болтался в ней, как дерьмо в проруби. Только и всего, что под рукой появилась более-менее устойчивая точка. Тут бы «морковку»...

 

Андрюха скрипнул зубами от злости. Брать ледовый крюк именно для такой ситуации они с Рыбой планировали железно. Надо же было Келдышу выскочить со своими непрошеными советами. Умный шибко! Да  будь у него всё в порядке с ногой, и крюка никакого не потребовалось бы. Чего ради?

 

Вышел в темпе с правой ноги, не глядя хлопнул ладонью по шероховатой скале – держит! Пошёл сходу загружать левую ногу, и уже тянулся другой рукой к отличной зацепке, которую тоже надо было, не задерживаясь, оставить для освобождающейся правой ноги... И чуть не заорал. Где-то в голеностопе, не залеченном позорными коновалами, выплеснулась такая боль, что в глазах потемнело. Мало-мало не отключился, тогда бы точно, хана! Рыбе его не удержать нипочём, хоть и лучший он во всём Келдышевом шалмане. Станция-то на честном слове сделана, страховка по-саянски: «Иди, я тебя вижу!»… Вот когда Андрюху прошиб холодный пот.

 

Что такое падение, он знал не понаслышке – на всю жизнь запомнив остановившееся время, удары о выступы скалы, режущую боль в руках, пытавшихся хоть за что-то зацепиться. И бесполезно струящуюся вслед страховочную верёвку… Брошенную испугавшимся сопляком верёвку Медведь не простил липовой инструкторше Галке, Гришку же простил и даже разрешил вернуться в секцию. А с этой... Правильно она сделала, что смотала манатки: им бы тут было тесно...

 

Медведь вновь перетёк телом с ноги на ногу. На что-то всё равно надо решаться – долго так не провисишь! Он попробовал загрузить руки: держат... И крюк не совсем уж бесполезно забит: хоть чуть-чуть, а поможет начать движение. Но решиться грузить левую ногу он пока не мог...

 

Чего они затихли там, внизу? Сначала ржали над чем-то, может, и над ним, а сейчас как воды в рот набрали. Любуются, мать их за ногу... Дорого дал бы Медведь за то, чтобы ни одна душа не видела его в момент сомнения и страха. Именно страха, если не косить перед самим собой. Только некоторые от такого страха под койку лезут и глаза жмурят, а он здесь, чтобы клин клином выбить. И Рыбу вперёд не пустил, хоть и знал, что Лёшке это элементарное зеркало проскочить – как в сортир сходить.

 

Пройти здесь он должен сам, иначе к чему всё прочее? Зачем тогда соваться в экспедицию, куда наконец-то его пригласили красноярские  пижоны? Какой смысл варить бесконечные трубы в галереях плотины, копать землю на опостылевшей даче, даже бегать на Борус с келдышевскими «непугаными идиотами», если не под силу окажется главная мечта в жизни – ступить на вершину если не Эвереста, то хотя бы пика Победы?..

 

– Андрей! – Медведь сначала даже не понял, откуда донёсся голос Келдыша. Потом сообразил, что Шурка забежал наверх по тропинке:

 

– Прими перила! Не дури!

 

Андрюху затрясло. За кого его принимает этот непрошеный благодетель? Он сцепил зубы и начал, наконец, многократно обдуманное движение: рука, левая нога... Боли не оказалось! Дальше правая, опять левая… Держит! Пошёл!!!

 

Приняв Рыбу на верхней станции, принципиально устроенной им в полуметре от загнанного в шпур металлического анкера, Медведь даже не глянул в сторону Келдыша, сматывавшего свои бесполезные перила. Собрал в бухту связочную верёвку, покидал в рюкзачок молоток, крючья и карабины, и стараясь не прихрамывать, пошёл по тропинке вниз.

Можно, можно собираться в экспедицию! Обузой он там не будет.

 

Глава 3. ПАГАНЕЛЬ

 

– Санечка, а ты мою шапочку не подобрал? – спросила Ленка, деловито вычёсывая снег из своей роскошной золотистой гривы. – А?

Санька почему-то не сумел ничего ответить. Рот вроде бы открывался, а звук не шёл.

– Ты чего, Санечка? – Ленка удивлённо уставилась на него. – Язык проглотил?

Он наконец-то всё понял: дурной сон кончился! Всё на своём месте! Ленка нашлась! Какая она всё-таки красивая!..

Звук по-прежнему не шёл, но губам-то растянуться от уха до уха ничто не помешало. Хорошо-то как!.. Ленка живая!

 

На Ленку Санька мог глядеть часами. Настолько оглушительна была красота, роднившая её со знаменитой тёзкой из «Войны и мира»! Хотя как ещё подходить к таким категоричным понятиям... Червонец, весьма и весьма подкованный в столь трепетном вопросе, однажды то ли в шутку, то ли всерьёз развил целую теорию о взрывной силе женского обаяния. Одних представительниц прекрасного пола он сравнивал с фугасными снарядами, в клочья размётывающими выбранную цель, других, составляющих по его мнению подавляющее большинство, – со снарядами осколочного действия с широчайшим радиусом поражения. Что же касается Ленкиной красоты, то она ассоциировалась у Червонца с кумулятивным снарядом, прожигающим любую броню.

 

Любую или не любую – это ещё как сказать... Был момент, когда Паганелю померещилось, что решающий залп готовится именно в его сторону. Нет, действительно померещилось. И осталась от тех иллюзий только одна, жутко смешная теперь фотокарточка...

А вот слоновью шкуру своего Пьера – Петрухи Безухова – Ленка прожгла разве что не навылет. И вообще, у близких друзей было очень серьёзное подозрение, что за десять лет Безуховы так и не выбрались из затянувшегося медового месяца. Ничем иным, по мнению многих, невозможно было объяснить неукоснительное участие Ленки в самых головоломных восхождениях мужа. Как и многозначительные взгляды, которыми эти два психа обмениваются в не предназначенных для этого местах и ситуациях... Но какое дело остальному миру до дыры в Петрухиной шкуре? Тем более если от влюблённой женщины на весь этот мир веет простым и добрым человеческим теплом, начисто лишённым паскудного осколочно-фугасного эффекта?

Саньку, кстати, в своё время именно такая постановка вопроса очень быстро привела в чувство...

 

***

– Молодой человек, кольцо! Вам куда?

Кто-то тронул Саньку за плечо и осторожно пошевелил. Он вздрогнул и открыл глаза.

– Лен?!.

– Кольцо! – вежливо, но настойчиво повторила женщина-кондуктор. – Вам здесь выходить?

Паганель кивнул, поднялся, прошёл к передней двери и спустился на перрон.

– С наступающим! – крикнула ему вслед женщина.

Он обернулся и опять кивнул. С шипением закрылись двери. Ледяной ветер, вывернувшись из-за отъезжавшего автобуса, хлестанул позёмкой в лицо. Санька зажмурился.

Дурной сон вовсе не окончился...

 

Пылевая лавинка, совсем пустяшная, ударила в спины уже спускавшейся с вершины команде, смахнув с крутого ледового склона две связки – Ленку с Пьером и Паганеля со Славяном. Паганель мало что сумел запомнить о тех трагических секундах, настолько неожиданно и быстротечно всё произошло. Лёгкий хлопок сзади... Предостерегающий окрик Витасика... Шипение – сначала вроде бы безобидное, а потом разом перешедшее в оглушающий свист... Белое месиво, в котором его колотило и кувыркало, с каждым мгновением стаскивая к скальному сбросу... Чей-то отчаянный крик: «Сашенька-а!!!»... И неожиданная опора под клювом ледоруба там, где вроде бы уже не за что было зацепиться... Рывок от натянувшейся верёвки...

 

Не веря в спасение, он долго боялся пошевелиться, и только фыркал и отплёвывался от снежной пыли, забившей нос и горло. Потом, чуточку отлежавшись, закрепился, как мог, и пополз к оглоушённому Славяну.

 

Кто звал его – выяснить не удалось. Да он и не стал. И так всё было ясно. В команде на такое обращение была способна только Ленка, но от неё удалось найти лишь кокетливую самовязанную шапочку. А Пьер исчез и вовсе бесследно. Неделя поисков ничего не дала. А потом сломалась погода, и они сами еле-еле унесли ноги...

 

***

В эту зиму тропинка до избушки едва просматривалась в глубоком снегу. Ни Витасик, ни Славян, ни Червонец нынче вовсе не рвались из домашних стен. Наелись мужики свободы и романтики по самое не могу...

 

Паганель вполне понимал друзей. Шок, пережитый на Победе, самой роковой вершине советских альпинистов, залечить могло только время. И залечит, куда денешься: просто слишком мало его прошло...

 

Пробираться в одиночку по занесённой тропе было непросто. И, скорее всего, бессмысленно. Веры в то, что Наташка всё-таки появится, у него почти не осталось. Только пока не хватало решимости признать это. И потом... куда денешься от надежды, даже если не осталось веры? А от любви куда денешься?

 

Идёшь от автобусного кольца – ждёшь свежих следов на тропе. Сидишь в пустой избушке – ждёшь шороха знакомых летучих шагов. Уходишь – ждёшь, что вот-вот из-за ближайшего поворота  навстречу покажется тоненькая фигурка, припорошённая снежком. Должна же она здесь появиться, в конце концов? Не может не появиться! Или новогодние сказки сбываются только в детстве?..

 

Боль зародилась под утро. Сначала Паганель подумал, что просто заныли ломаные минувшим летом рёбра. Перелёг поудобнее – очаг боли сместился... То ли к сердцу, то ли под мышку... Или в пищеводе застряло что-то большое, острое и неповоротливое? Изжога? Непонятно...

Санька поднялся, зажёг свечу. Черпнул из котелка на печке тёплого чая. Осторожно глотнул раз, другой. Неприятное ощущение вроде бы улеглось... Он поворошил угли в печурке и бросил на них пару колотых полешек. Прикрыл дверцу и посидел несколько минут, бездумно вслушиваясь в потрескивание занявшегося пламени. Ещё раз глотнул чаю и прилёг, отвернувшись к стене. Всё было спокойно. Почудилось!

 

Второй приступ опять начался с заунывного ощущения неустроенности чего-то в организме. Незнакомая ноющая боль нарастала исподволь, а её пик, резанувший тело от ступней до висков, ошеломил. Так у него ещё не болело ничто и никогда! Санька затаил дыхание, мучительно пытаясь уловить, откуда исходят болевые залпы, пронизывающие всё его существо. Лоб был в испарине, сердце колотилось с сумасшедшей скоростью, а сознание плавало в вязком омуте гнетущего ожидания чего-то жуткого...

 

И опять всё отступило. Паганель, медленно приходя в себя, лежал на топчане у печки. Ему теперь страшно было просто пошелохнуться. Боль будто бы затаилась, свернулась в клубочек и ждёт чего-то... Или ушла? Наверно, ушла. Надо бы уснуть, пока не вернулась...

 

Не успел... Крохотный очаг боли, нудновато ворочавшийся где-то в грудине, стал разрастаться, превращаясь в липкое мохнатое чудовище, впиваясь в тело цепкими беспощадными щупальцами. В сознание прорвался чей-то вопль, перекрывший колокольно звенящий в висках стук сердца. Потом всё куда-то пропало...

 

***

– Ну вот, более-менее... – Виталий стряхнул градусник.

– Сколько? – спросил Червонец.

– Тридцать семь и шесть...

– Ну, даёшь! Это же...

– Смотря с чем сравнивать. У него под сорок было вчера!

– Грипп?

– Не знаю, не знаю... На грипп не очень похоже. И хрипов нет. Разве что какая-нибудь экзотика? Но вряд ли... Откуда бы ей здесь взяться? Мне сначала показалось – аппендицит. Но и там всё спокойно. Даже не знаю, что предположить. В город выберемся – надо его ко мне в клинику. Может, кардиограмма что покажет...

Виталий осторожно прикрыл Саньку спальником и потянул Юрика в дальний уголок избушки, где у стола возился с ужином Славян. Первое, что, по его мнению, надо было сейчас Паганелю, это хорошенько проспаться в тепле.

 

Так получилось, что Червонец, не дождавшись Саньку к новогоднему столу и не застав его дома на следующий день, переполошил друзей и чуть ли не силком оторвал их от телевизоров, где повторяли бессмертную «Иронию судьбы». Прихватив домашней снеди и бутылочку, они двинулись на Китайку, с удовольствием подкусывая сверхчувствительного приятеля. Тем более после того, как распознали на снегу Паганелевы следы сорок шестого размера. Ну захотелось человеку уединиться – так какие проблемы? Жаль, конечно, что так и не обозначилась Санькина дивчина. Но опять же, кто его знает, что там у них не сложилось? Молчит ведь... Может, сам и дал от ворот поворот? Жаль, жаль... Девчоночка-то была славная! Но, как говорится, се-ля-ви...

 

Паганеля они застали без сознания в почти начисто выстуженной избушке. Похоже было, что провалялся он в таком состоянии с ночи: на углях в печурке уже начал оседать иней...

– Слышь, Витась, – Червонец необычно робко тронул товарища за плечо.

– А?

– Да я это... Ты погоди смеяться... Ну, в общем, я у него поле посмотрел...

– Ну и?.. – Виталий иронически глянул на Юрика. Завиральные идеи Червонца насчёт всякого рода телепатических чудес, действительно, веселили преуспевающего кардиолога. Во всяком случае, в интерпретации вечного студента-недоучки.

 

– Да пробит он весь, как дуршлаг! – с внезапной горячностью выпалил Червонец. – Совсем нет поля! Летом-то от него на версту шкалило – у меня аж крышу срывало! А сейчас – голый Вася!

– Ну и что? – с прежней иронией переспросил Виталий.

– А то, что высосали его. Почти начисто. Повампирил кто-то... –

недовольно буркнул Юрик.

– И что прикажешь делать теперь?27

– А вот что. Помнишь, где можжевельник растёт? Докопайся

до него и принеси пару веточек... Хотя нет, я сам, ты же не знаешь, как...

А потом погуляйте со Славкой, чтобы мне не мешать.

– Ворожить будешь? – уже почти без иронии спросил Виталий.

– Порчу снимать. А в город выберемся – тащи его в свою клинику. С такими вещами не шутят.

 

***

Как ни странно, Паганель не разболелся. Непонятный приступ  в новогоднюю ночь не дал практически никаких последствий. От пережитого осталась только ноющая боль в сердце да, стыдно сказать, спонтанная плаксивость, никак не уместные для здоровущего – по всем объективным показателям – кандидата в мастера спорта. Кардиограмма ничего тревожного тоже не показала, а успокаивающие микстуры, прописанные Виталькиной супругой-невропатологиней, если и помогали, то очень уж неявно.

 

Такая тягомотина продолжалась до лета. А между тем, друзья, пережив наконец прошлогоднюю драму, уже вовсю изнуряли себя тренировками, готовясь к выезду на Памир. Санькино право на место в команде пока вслух никто не оспаривал. Даже Виталий, потихоньку превращавшийся в единоличного лидера, жечь мосты не торопился. По его мнению, Паганель мог бы оказаться небесполезным даже в столь прискорбном состоянии тела и духа. Не на стене, естественно, а в базовом лагере.

 

Червонец только мотал головой, когда слышал от Витасика подобные рассуждения. Он тоже, в пределах своих скромных эзотерических познаний, ничего не добился с налёту. Порчи, как таковой, на Саньке не обнаружилось. А вот версия о чьём-то скрытом вампиризме казалась Юрику всё более и более правдоподобной. Но управиться с неведомым паразитом, беспардонно отсасывавшим жизненные силы Паганеля, Червонцу было просто не под силу. До поры до времени...

 

Как-то вечером, в самом конце весны, Юрик с ужасно таинственным видом заявился на квартиру к другу. Прикрикнув на вяло сопротивлявшегося Саньку, зажёг несколько свечей. Обошёл с одной из них все углы квартиры, что-то бормоча под нос. Поставил какие-то закорючки на листочках из обычной тетрадки, заставил Саньку расписаться и наклеил эти «заговорённые бумажки» в углах. Потом поджёг можжевеловую веточку... А закончив «камлать», безапелляционно заявил о намерении остаться ночевать. Мол, мало ли чего...

Волновался Юрик зря: ничего особенного за ночь не произошло. Санька спал как младенец. А проснувшись поутру, впервые после сумасшедшей новогодней ночи потянулся, – и не почувствовал ставшей уже привычной тяжести в сердце. Осторожно поднялся, двинул телом туда-сюда, словно проверяя себя. Тихо...

 

В степи, что далеко на юге сибирского края, в это утро не проснулась маленькая девочка. Ничего удивительного не произошло. Малышка родилась с тяжёлым пороком сердца. Удивительно другое: как она вообще прожила свои пять месяцев?..

 

***

«Прости, моя ласточка, поющая так печально в высоком небе!

Я больше ничего не смогла сделать для тебя, чернокрылая певунья...

Прости, моя ласточка, чей голосок рвёт на части моё старое сердце! Оно ничем не смогло помочь твоему...

Прости, моя ласточка, стригущая острыми крыльями степную траву и белые тучи синего неба! Шаманы не бывают всемогущими...

Прости, моя ласточка, свою неразумную мать! Она только хотела спасти твоего отца...

Прости её, моя ласточка! Она не знала, чем придётся заплатить...

Не печалься, моя ласточка! Души шаманов не умирают. Ты ещё вернёшься в этот мир. Только никто не знает – когда. И я не знаю...

Не улетай, моя ласточка! Подожди старую Айго. Мне осталось совсем немного...

Пой, моя ласточка...»

 

Немощь к Саньке больше не возвращалась. Осталось только неясное чувство: то ли сожаления о чём-то, то ли ощущения вины. Даже непонятно, за что.

 

Но и это прошло в тот день, когда далеко в южной степи две маленькие птички начали кругами набирать высоту. Они поднимались всё выше, оставив под собой осиротевший летник последней шаманки древнего рода. Внизу остался и посёлок на берегу могучей реки, где в одной из квартир оцепенело сидела худенькая женщина, так недолго побывшая матерью. И серебристый самолёт, летящий в страну больших белых гор. И белые горы, чьи вечные снега почему-то так неодолимо манят к себе мятежные человеческие души...

 

А души умерших шаманов похожи на птиц. Так говорят. Мы не знаем, правда ли это. Не знаем, куда они улетают и не знаем, возвращаются ли оттуда в наш мир. Наверное, этого вообще никто не знает?..

 

Глава 4. МЕДВЕДЬ

 

«Зондерам – горячий привет!

Сразу прошу простить за долгое молчание. Но вы же знаете, что такое лето в Саянах! Бегаем, как посоленные, норовим всё ухватить: черемшу, ревень, жимолость, смородинку... Вроде бы время грибное началось, а на наших «клондайках» пусто. Подосиновиков уже два года не было, а нынче боимся прокараулить – два раза в неделю проверяем «явки». И это ещё хорошо, что пока огородом не занялись. Но придётся. Маме моей огородничать на всю ораву не под силу, а к ней на прополки не наездишься. Наверное, будем поднимать целину на горе выше посёлка. Там обещают выделить новые участки под дачи.

А так жизнь протекает нормально. По крайней мере, у нас в семье. Детёныш окончил четвёртый класс почти без четвёрок. Правда, одна троечка затесалась – по физре. Вам смешно? А нам не очень, Паша даже хотел идти ругаться в школу. Абсурд получается: ребёнок соревнования по слалому выигрывает, а их дурацких нормативов выполнить не может! Мячик, видите ли, метать не умеет!

Да, кстати! Шурка-Макар вернулся на тренерскую работу, так что у детёныша одно на языке «Сан Кстиныч» да «Сан Кстиныч»! Гоняет ребятишек на полную катушку, даже на летний снег вывозил. Надюшка вернулась по уши довольная: научилась готовить гречневую кашу с тушёнкой и салат из черемши!

Сейчас отвезли её к бабушке, парного молочка попить. А бабушке всё радость в доме, да и помощница из Надюшки хорошая. Я же писала весной, что в гипс угораздила, полтора месяца по дому на одной ноге скакала. Так она просто молодчинка – всю домашнюю работу делала! Рубашки, конечно, я потихоньку достирывала, супы досаливала, а в остальном по-божески.

Паша опять получил повышение: в должность заместителя ГИПа[5] вступил. Вечно он куда-нибудь вступает (шутка)! При посторонних его уже по имени-отчеству приходится звать. С деньгами стало полегче, но зато папу мы почти не видим. Плотину готовят к сдаче, так что у него хлопот полон рот. Но за грибами – это святое! А вот насчёт рыбалки он совсем без интереса. Даже жалко, иногда рыбки очень хочется!

Я работаю на прежнем месте. Куда дёргаться? Тем более что там образовался кооперативчик, и удаётся дополнительно подзаработать. Дочь-то растёт, а её одевать надо!

Про толпу даже говорить неохота... Поперегрызлись друг с другом – жуткое дело. И не поймёшь, кто прав, кто виноват! По-моему, все хороши. Это, правда, только мужиков касается. Тёткам-то делить нечего, так что встречаемся, тарахтим. Всё больше про деточек.

А на избе стало тоскливо. Старые кадры ходить перестали, а ошивается там бог знает какая шелупонь. Порубили много деревьев вокруг, и никому нет дела. Келдыш на Медведя кивает, Медведь – на Келдыша. Друг с другом не разговаривают. Обидно.

Узнала, наконец, про Петюнчика. Его, оказывается, забирали принудительно лечить от алкоголизма. Только, похоже, там не лечат, а калечат. Один раз мы с ним встретились, так я потом целый вечер ревела. Ведь какой парень был! А теперь смотреть страшно... С Ленкой не живёт, нигде не работает. Правда, говорят, что где-то коз держит и пасеку. Дай бог, может, и образуется всё?

А вчера на плотине встретила Медведя. Он тоже со всеми переругался и даже не здоровается, а со мной так хорошо поговорил! Рассказал, как в прошлом году на Победу ходил с красноярцами. Говорит, уже под самым вершинным гребнем руки напрочь поморозил, и его вниз направили. А связка, с которой он до этого шёл, потом погибла. Муж и жена.

Кошмар!

Знаешь, а Андрей сильно изменился. Такое впечатление, что мягче стал... И печальный...  Да, чуть не забыла! Агнейка-то наша замуж засобиралась! И парень вроде неплохой. По крайней мере, она вся аж светилась, когда мы с ней в автобусе шушукались. И рожать хочет. Поздновато, конечно, но ведь всё равно надо. Ничего, вынянчим! Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

Снабжение у нас стало похуже. Перевели на талоны, но и по талонам не очень-то разбежишься. Самый модный бутерброд – это если на хлебный талон положить колбасный. Это я опять шучу: хлеб, слава богу, пока без талонов продают. А вот сахара вообще не видно. Хорошо ещё, весной Паше удалось полмешка добыть по большому блату (начальник, блин!), так хоть жимолость и смородину перекрутили.

Ой, всё! Павел Николаевич копытом бьют – за грибами пора.

Допишу завтра...»

***

– Танюшка, беги сюда! Скорей!

Татьяна, недовольная мужем, оторвавшим её от кухни, естественно, не прибежала, а демонстративно вплыла в комнату, где Витька смотрел программу «Время».

– Слушаю, мой господин?

Витька, не обращая внимания на язвительно пропетую цитату из мюзикла про Али-Бабу и сорок разбойников, подхватил жену под попку и закружил по комнате:

– Даёшь Катунь!

Татьяна не поняла. Тогда он начал восторженно рассказывать про только что увиденный репортаж:

– Понимаешь, Рыжков прямо на Катунский створ прилетел! И сказал, что нечего дурить, а надо строить! Так прямо и сказал!

– Чтоб не дурить?

– Ну, не совсем так. Это я чтоб понятнее было. Но смысл такой же.

– Вить, неужели получится? – Татьяна, сменив гнев на милость, не торопилась освобождаться из мужниных объятий.

– А куда они теперь нафиг денутся? Это всё Дед Кузя!

– Ну, какой же молодец!

 

Зондеры уже третий год усиленно пытались прижиться на Украине. Занесла их сюда нелёгкая по простой и печальной причине – строительство ГЭС на Енисее закончилось. То есть работы для кучки самых настырных там ещё оставалось на десяток, а то и больше лет, но это, как говорил Шурка-Келдыш, были уже судороги. Стало ясно, что до пенсии там не дотянешь, а значит, надо держать нос по ветру.

Нос подвёл Зондера. Только безносый инвалид умудрился бы не унюхать, в какую помойку под названием «трест-площадка» он вляпался сдуру. А когда почувствовал промашку уже не носом, а всей шкурой, то поезд ушёл. Поздно, доктор...

Трест-площадка, по замыслу, строила очень интересный гидроузел на тёплой симпатичной реке. Высокопоставленный вербовщик, купивший Витькину да и Танину душу рассказами о параметрах будущей ГЭС, намекнул, что главный инженер там явно не на месте, и его замена – дело решённое. Вот только не на кого...

«Я вам покажу – не на кого!» – воспарил мечтами Витька. В работе своей он не только понимал толк, кое-что подсмотрев через плечо у Деда Кузи, но даже умудрялся ловить кайф. Дед, к слову сказать, Витьку на подвиги благословил, печально глянув при этом на большую фотографию Катунского створа, висевшую напротив его рабочего стола рядом с фотографией Южной стены Эвереста. Этот печальный взгляд был понятен безо всяких слов: финансирование новой ГЭС на Катуни никак не шло, и держать в кулаке мощную команду день ото дня становилось всё труднее...

А здешний Главный, которого вознамерился потеснить наш герой, тоже оказался не лыком шит. Во-первых, как запоздало понял Витька, в своём деле он всё-таки разбирался и даже неплохо. А во-вторых, ещё и умел топить щенков типа Зондера, которых, смешно сказать, набралось человек пять или шесть – и всё с одной и той же надеждой сесть в его кресло. Правильнее было бы сказать – лечь на эшафот.

Витьку утопить оказалось проще простого – слишком узкую специализацию дала ему предшествующая карьера. Сунули великого гидротехника на провальный объект – школу, которую пускать надо было позавчера. И амба, можно выносить тело...

Тело ещё посопротивлялось, благо кроме «трест-майданчика» было где зацепиться. А душа отморозилась и на дух больше не принимала южноукраинскую экзотику.

Лучик света в тёмном царстве просиял пару месяцев назад, когда донеслись слухи про какое-то письмо, посланное Дедом Кузей то ли в Совмин, то ли вообще в ЦК. Связи, надо сказать, у Деда были невероятные. Неужели столько народу ходило с ним в горы? Хотя, почему бы и нет? Во всяком случае, результат налицо – нынешняя поездка председателя правительства.

И вот теперь, похоже, весь этот кошмар останется позади!

 

– Лапушкин, а ты по такому случаю принять не хочешь?

– Спрашиваешь! За такие вести и до синих соплей надраться не грех! Жарь картошку, а я сбегаю!

Кинув нарезанную ломтиками молодую картошку на шкворчащую сковородку, Татьяна выглянула на лестничную площадку. Муженёк вечно забывал проверить почту, и надо было проконтролировать выемку корреспонденции. Ну, точно! Из ящика выпало письмо. Глянув на почерк, Таня чуть не подпрыгнула от радости: Анка!

Анка, она же Баська, была единственной душой в бывшей «толпе», от кого из Сибири регулярно приходили весточки, хоть немножко скрашивавшие их беспросветную европейскую жизнь. Она со своим Риббентропчиком, – вот непонятно, чего он так обижается на кликуху, очень даже мило звучит – решила никуда не дёргаться, тем более что Пашка недавно получил повышение и уже руководил отделом рабочего проектирования. Почти как Витя, только от Ленинградского, а не от Украинского отделения института. И очень хотелось бы надеяться, что у Пашки там не такой гадюшник, в какой они вляпались здесь...

Таня хорошо помнила, как окружавшие её женщины стремительно возненавидели Раису Максимовну Горбачёву. Её поначалу просто ошеломила эта коллективная ненависть, сплотившая даже ярых неприятельниц. Понять, что именно делала не так первая леди страны, симпатичная и умная, Таня так и не сумела – пока сама не стала женой начальника. Невеликого, но всё же начальника. Ой, мамочки, вот когда похлебать пришлось!

Бабьё вокруг аж тупело от гнева, когда они на работу на велосипедах прикатывали, хотя Вите уже машина по статусу полагалась. Да ещё в шортах! Да ещё в обеденный перерыв не «ля-ля-тополя», а в настольный теннис на вылет! И это бы ещё простили, но они же с мужем всю работу конструкторскую на себя стянули! И тянули не с надрывом и плачем, а с шуточками-прибауточками.

Но больше всего местных баб напрягало то, что Витя ни на одну из них не запал, хотя в молодости ой как помотал супруге нервы! Лечила, как могла – где лаской, а где таской. Но больше всё-таки лаской. Эффективнее... А здесь он молодцом оказался. Зато чего только за спиной не шипели! До того дошло, что стали шептаться насчёт их личной жизни. Будто бы она каким-то особенным образом своему Витеньке «даёт»... Сгоряча хотела за это в лоб врезать, а потом сообразила, что глупо связываться с убогими. Что втемяшишь тем, кто всё чудо любви к «дашь – не дашь» сводит? Толку-то косметикой мазаться да тряпками модными обматываться, если не понимаешь, что любимому вовсе не давать надо, а всю себя дарить! Тогда и в ответ всего его получишь, а не просто «трах-бах»...

Тьфу, да пошли бы эти дуры подальше! Даст бог, откроется Катунь – они с Витей сами здесь дня лишнего не просидят!

Таня помешала картошку на сковороде и разорвала конверт.

 

***

– Ну, мы прямо не можем чего-нибудь не спалить! – проворчал Витька, сунув нос в кухню. Дым от горевшей картошки стоял столбом, но Таня никак не отреагировала.

– Эй, ты чего?

Она вновь не ответила, уставившись куда-то в окно.

– Ты чего, лапушка? Что стряслось?

Витька, наконец, увидел распечатанное письмо и что-то сообразил:

– Кто?!

– Медведь...

 

Медведь погиб не в горах. Пик Победы, забрав жизни его товарищей по команде, обмороженного Андрея отпустил живым. А сожрала его недостроенная высотная плотина. Какой-то раздолбай схалтурил с подмостями на низовой грани.

Сто метров свободного падения – страшная штука…

 

Жизнь катится дальше. Стареет и редеет толпа, зато подросли мальчишки из тех сопляков, с которыми когда-то возились и Галка Шумачиха и Андрюха Медведь. Славные мальчишки, только глупые ещё... И жаль, что мало кто из них знает, почему родничок на горной тропе называется «Медведёвым водопоем». И о каком таком медведе речь? А нам, старым, иной раз кажется, что в крохотном зеркале чистой воды отражаются не только наши запалённые на подъёме рожи. Нет-нет, да промелькнёт там добродушная ухмылка могучего парня, и будто донесётся его голос:

– Зондерфюрер, вот вам вассер!

 

Прощай, Андрюша…

 

Глава 5. НЕСКОЛЬКО СТРАНИЧЕК

ИЗ ДНЕВНИКА[6]

 

30 марта 199... года.

Наконец свершилось страшное – летим в Катманду[7]. В воздухе

находились 6 часов 40 минут. Кое-кто за это время успел изрядно принять на грудь, кто спал, кто читал, остальные играли в карты, иногда ели

и курили.

МЧСовский ИЛ–76 удачно приземлился на крохотном аэродроме в столице Непала. Сразу же хлынул ливень, небо почернело.

Больше аэропорт самолёты не принимал. Короче успели. А вот самолёт

с Москвичами, который должен был приземлиться через 15 минут, посадили в Дели. А вот кто такие Москвичи и где это, хоть убей не знаю! Это

наверное 412-ые – с колёсами и выхлопной трубой?

Вообще-то слово Катманду не склоняется. Но мы подумали и я решил, что нам можно. Вот что из этого получилось под мотив песни

о Бречмуле[8]:

 

В самолёте летели минуты, часы

На пилоте летели носки и трусы

Наши вещи летели, верней – рюкзаки

Всё летело – и я с Каннибалом.

 

Припев:

Сладострастная отрада

Дорогая Катманды

Где чинарик мой остался под скалою,

Для меня щебечат птички и молчат цветы,

Катманда, Катманду, Катманды, Катманде, Катмандою.

 

Загрузились в автобусы и поехали в гостиницу «Hotel «Gauri Shanker». По дороге были ужасно рады, что наш русский язык не понимает ни один абориген. Показали своё полное бескультурье и познания в лингвистике: просили мартынов стукнуть по фазе, ругались по фене, называли различными музыкальными инструментами, на что они очень добродушно улыбались.

А непальцем или непалкой может считаться любой человек, зачатый не пальцем и не палкой.

 

31 марта.

Катманду.

Играли в покер на отжимание. Игорь выиграл отжиматся 300 разов. Повезло блин, здоровый парень. Крепко уснули.

 

2 апреля.

Доехали до Китайской границы на Непальском автобусе. Прошли таможню и вот в Чине.

Никогда не думал, что в Китае так хреново. Китай встретил нас дождём, крутыми страшными дорогами, красивыми водопадами и своей нищетой. После китайской кухни чювствуешь себя огнедышащим драконом. Ночевали в холодном отэле похожем на 2-х этажный сарай.

 

3 апреля.

Едем на пяти джипах и двух грузовиках с вещами. Поднялись на пятитысячный перевал, посмотрели на Эверест, Чо-Ойю, Макалу, Лхоцзе. Не доезжая перевала на серпантине у одного джипа сломалась шаровая, и он улетел в кювет. Но как всегда – все живые. А чё нам будет!

 

5 апреля.

Прощальный китайский завтрак, который не кому уже не лезет. Самое вкусное в нём это хлеб который привезли из Кр-ска – пахнет отчизной.

В 14-00 мы на месте. Высота 5200, здесь будет наш первый базовый лагерь. Голова у всех болит, но все знают больше работаешь – быстрей пройдёт.

За ужином распределили по группам как будем ходить. 3 группы по 4 человека составили график. Обяснили планы. Планируется чтоб на вершину зашло 8 человек. Нас с Игорёхой обломили – записали в челноки.

 

7 апреля.

Кончилась последняя сигарета.

Пришли яки и их чюмазые погоньщики. Воруют всё, начиная с грязного дырявого носка, кончая вязками от палаток.

Вечером всеобщая очистка копчёной колбасы от пинецелина – весёлое занятие. Малям болела верхняя часть головы. Интересно, чему там болеть – ведь кость.

Долго не мог уснуть – курить охота.

 

9 апреля.

Выход в ВГЗ[9] с яксменами – это не те, которые летчики-истребители и даже не те, которые в регатте на яхтах ходят, а те что ячье говно (кизяк) собирают, потом им в палатках топят и пахнут.

P. S: Як – это такое животное, похоже на корову, только очень волосатую и сильную, как трактор К–700.

 

11 апреля.

Поднимаемся в «АВС» или «Эй-Би-Си» – 6400. Это всеобщий базовый лагерь под Эверестом на леднике Ронгбук Шар. Высота 6400.

В освоение Гималаев огромный вклад внесли англичане. Поэтому здесь очень много английских названий и даже здороваются здесь в основном по английски, а вобще у Эвереста 14 названий. Эверест – начальник Британской топографической службы. Тибетские названия – Чомолунгма или Джомолунгма, не знаю, чьё название Сагарматха. Открыта была Британскими топографами и измерена в 1852 году. Высота вершины – 8848 метров. Первые экспедиции были ещё в 20 годы нашего века. Англичани Джорж Мэллори и Эндрю Ирвин сумели подняться выше 8600, но вниз не спустились и некто их больше не видел. Альпинисты Английской экспедиции в 1953 году: Хиллори – Ново-Зиландец и шерп Тенцинг сумели достичь вершины и спустится в низ.

 

Повар Гамми просто чюдо. Суетится, всегда куча вкусных блюд. Правда никто почти ничего не может есть: вкусовые качества здесь меняются. Мне охота солёных огурцов. Ощущения как будто я забеременел и сейчас месяце так на третьем. Наверное пора на аборт?

А у повара ничего не болит. Во, даёт! Я сам вроде роботящий, но такое трудолюбие видел впервые.

Зато китайцы-бедолаги делать не чего не умеют или не хотят. Дохнут как мухи, воруют и попрошайничают. Я их иногда посылаю пока наши не слышат. Может русский язык выучат или скромнее станут мартыны мохнорылые.

 

12 апреля.

АВС.

Офицер связи Мистер Сунь пришёл поздравлять с днём Космонавтики. Во блин, а мы некто не вспомнили. Аж неудобно за Россию. Наши его зовут Сунь Хунь Чай. Теперь надо переименовать, чтоб прилично. Игорёня предлагает Вынь Сунь Хим. Хороший человек, хотя Китаец.

Завтра будем проходить ледник.

 

13 апреля.

Первый выход на маршрут. Навьючили кули верёвками, железом, лёгким перекусом, вешками, порубали тем чё не влезло и в путь-дорогу. Через ледник шли часа 4, как не больше, всю дорогу маркировали вешками, навесили 3 верёвки до бергшрунда[10]. Юрий Романыч вылез в бергшрунд метров 5 вертикального и даже отрицательного льда, и метров 30 выше. В лагерь еле приползли. Начало есть хоть и мизерное, но наша программа выполнена.

 

15 апреля.

Охрипшие, облезлые, усталые, но непобеждённые. Голоса как не было так и нет. Слух тоже вроде как не появился.

Весь день разлогаловка и обжираловка. Игорёха жалуется на отсутствие жира, хочет баню и тётку. Постоянно меня подкалывает. Мол чё разорался, а я пишу сейчас громче чем говорю.

 

16 апреля.

Полоскание горла, витаминки, губная помада, крема, пилюли, таблетки, завтрак, зубн. паста, туалетная бумажка, сартир, мыло, чай, установка бани, камни, брезент, поленоэтилен, целлофан, стеклотряпка, проволочки, труба, пласкогубцы, шило, молоток, пальцы, йод, бинт, синяки.

Обед, баня, керосин, капельница, рёв, искры. Ночью снились сигареты и незнакомые девушки.

 

17 апреля.

Случилось страшное, самое огромное несчастье. Завхоз-жила засунул все консервы в фанерный ящик из под кислорода и жестоко заколотил. Расколачивать умеет только он. Прощай красная икра, щупальцы кальмаров, шпроты и т. д. Незнаю, как теперь выживем на 4-разовом питании...

Ходят слухи, что Индийская экспедиция приехала исследовать влияние Камосутры на течение оргазма в условиях гипоксии. Говорят, от каждой находящейся в районе экспедиции в эксперемент приглашают по члену. Членом русской экспедиции единогластно избрали меня. А чё бы нет, я горжусь, буду отстаивать права нашего государства на международный генофонд.

Мир! Труд! Май! Июнь! Июль! Домой хочу!

Пошёл снег, и ветер.

 

19 апреля.

Дошли до АВС. Я за кухарку всех накормил. Повар подойдёт завтра, мне на гору после завтра с Нахалом и Коцаном, вот я и шуршу. Ночью некто не приставал, кормиш их кормиш, только Игорёша пинал меня ногами по различным частям тела, пока я не перелёг от него подальше. Чего я ему плохого сделал не пойму.

 

20 апреля.

Второй выход на маршрут.

Юрий Романыч заболел, рыгает, но у всех может быть. Заместо него иду я. Наскоряк собираюсь, ем. Выспался плохо – злой, как собака, но есть такое слово надо.

Ледник проходим часа за 1,5 очень быстро. Игорёху на нём тоже начинает рвать, ему тяжелее всех. Все понимают, а что сделаешь!

Лезем по перилам. Игорёня разошёлся, а я первый дёргаю верёвку из зафирновавшегося[11] снега здоровье, кончается, наверно сдохну. Ну вот конец перил, выше вешаем ещё 3 верёвки, ставим палатку, лагерь №1 на 7100. Выгружаем груз и быстрей на АВС, темнеет, приходим качаясь – никакие, но до скал дошли.

 

21 апреля.

У Игорёхи плохое самочюствие, рыгал он на всю Китайскую, Тибетскую и Непальскую жратву – пошёл в нижний лагерь на 5200. По дороге заночевал на 5800, где наглый старикашка-итальяшка пытался залезть к нему в спальник и обьяснял, что мол его вещи уехали в АВС на шерпах, а он отстал. Анатольевич конечно ему объяснил, что Итальянцев не боится, а когда сказал, что он Русский – тот из палатки аж выпрыгнул. Правда, Игорёк потом ему 1 запасной спальник выдал – а вот денег за аренду взять забыл.

 

22 апреля.

Третий выход на маршрут.

Погода – жопа, ветер стреляет как из пушки, а у нас начались трудовые будни. «По коням!» – сказали рюкзаки тяжеленные и здоровенные, набитые верёвками и прочим грузом. И пошли мы солнцем палимы челночить по перилам в честь дня рождения любимого Ленина.

 

24 апреля.

Ветер – баню топить не стали. Дизель, Нахал, Коцан и Егорыч сели на иглу. Говорят – для горла полезно.

Вокруг куча народу и ни одного чужого. Все улыбаются, говорят хэлоу. Подраться не с кем, напиться не хочется, скукотища.

 

25 апреля.

Баня топится соляркой

Гамми поит нас заваркой

Ветер дул себе и дул

Конибал читал – уснул

Могет снятся ему горы

Мож – хирурги или лоры

А скорей всего – кухарки

Да грудатые доярки

 

Меня сегодня муза посетила. Немного поситила и ушла.

 

26 апреля

Скука, обжорство, тоска. Гитара, преф, отсутствие голоса и денег.

Сигареты видим только во сне.

 

27 апреля.

Преферанс с утра до вечера. Ветер не прекращается – палатки

как фригаты.

 

28 апреля.

Завтрак, преф, обед, преф, ужин, преф, сон.

Шура оператор проиграл пол кинокамеры, я выиграл колпачёк на объектив, Тампакс и Петька – остальное.

 

1 мая.

Четвёртый выход на маршрут.

Мир! Труд! Май! А мы с заброской кислород, верёвки и на 7100 – без шариков, транспорантов и знамён. Зато можно петь песни сколько хочешь и кричать Ура! Только про себя, потому что голоса нет, даже «Перила свободны!» некто не кричит, общаемся жестами, в горле дерёт, как будто проглотил ерша для чистки молочных бутылок.

 

2 мая.

Забрасываем груз до 7400 и вниз, на АВС.

Егорыч разрешил спать до послезавтра!

 

3 мая.

АВС.

Спать люблю с детства...

 

4 мая.

Пятый выход на маршрут.

Опять на верх до лагеря №1 с кислородными баллонами и верёвками.

 

5 мая.

Вылазка до лагеря на 7400. Груз остаётся, а мы на АВС.

Приходим, качаясь, но счасливые.

Игорёха скурил банку «Сайры» – (сменял у Китайцев на пачку сигарет). Захорошело.

Мужики долезли до 7950.

 

8 мая.

Весь день провалялись. После ужина пели военные песни в предвериях дня Победы. Доктор и начальство разрешили по 500 гр. из боевого неприкосновенного запаса для увеселения настроения и поправки здоровья. Спать ушли с посорванными глотками.

 

9 мая.

Парад, посвящённый дню Победы советских войск над фашисткой Германией!

Днём отдыхали и копили силы к вечеру, востанавливали осипшие голоса. Китайцы вывесили красный флаг, а мы было хотели вечером хоть до них подомогаться, да узкоглазых погонять. Видно чюют. Ладно, пущай живут!

Позвонил домой через Норвежский спутник, поздравил деда с днём Победы. Настроение поднялось на целую неделю.

Миллион блюд, торты, пиво, водка, кола, коньяк – кто что хочет. Напелись, напились, обелись. Сил залезть в спальник у меня не хватило. Всю ночь стучал зубами и пытался залезть промеж кориматов, на которых спал Игорёха.

 

10 мая.

Жизнь – дерьмо, всё хреново. Во рту ночевало стадо яксменов.

Зачем мы так пели и пили? Хочется компоту холодненького – ведёрко и спать, спать, спать...

 

Глава 6. ФОМА

 

«...Вот пустяки! Да что ж тут делать?

Я всё сужу – не осужу.

Мне б только знать, что снегом белым

Ещё покрыта Софруджу,

Мне б только знать, что смерть не скоро,

И что прожитого не жаль,

Что где-то есть на свете горы,

Куда так просто убежать...»

 

– Ой... – Нинка-Фома аж всхлипнула, расчувствовавшись. – Тебе хорошо, Татьяна! У тебя Витька поёт. А мой молчит, как рыба об лёд.

– Будто у меня молча хуже получается! – обиделся Рыба.

– Голодной куме всё хлеб на уме... Я же не про ТО.

– А я про ЧТО?

Таня, усмехаясь, слушала пикировку старых друзей. Какая разница, поёт или не поёт муж? Главное, как говорится в анекдоте номер тридцать шесть, был бы человек хороший! Тем более что Витя иной раз берётся за гитару вовсе не для ублажения супруги, а наоборот, чтобы хвост распетушить перед посторонними женщинами. Как вот перед той же Фомой.

Но всё равно – хорошо! Хорошо, что в кои-то веки выбрались сюда, на почти позабытую избу. Хорошо, что наткнулись здесь на Рыбу с Фомой, прикативших на уикенд за полтысячи километров. Хорошо, что Витька поёт старые песни, берущие за душу. А самое главное: хорошо, что сумели-таки вырваться с незалежной Украины и добраться до своего посёлка раньше, чем взбесились «братья по разуму». Вот уж сколько лет каждое утро, глядя из окна на горы, Таня тихо радуется им...

С Украины пришлось бежать вовсе не на Катунь, как мечталось.

Поездка Рыжкова, так обнадёжившая их в восемьдесят восьмом, ничего не изменила. Всё ушло в песок. А потом Армению тряхануло и стало ясно, что не дождаться финансирования новой ГЭС.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Заглохло и строительство южноукраинских ГЭС, на которых они с Витей пытались пересидеть смутные времена. Так что долго сомневаться не пришлось – драпанули в свою желанную Сибирь, благо квартира была забронирована.

Вот с карьерой пришлось распрощаться. Таня больше ни дня не работала на производстве – некуда устроиться. Сидит дома, шьёт пуховики по заказам. Витя побултыхался в градостроительстве, даже чего-то там освоил – и тоже спёкся. Пошёл в шабашники: строить коттеджи для новых русских. Плюс огород, тайга, рыбалка... И всё равно хорошо! Жизнь продолжается, друзей – навалом. В погребе – картошка. А Саяны от любой хандры вылечат!

 

– ...А Шурка ходит на избу?

– Очкобородый? А куда он денется?

– Нет, я про Келдыша!

– Редко. Зашился с бизнесом – у него же сейчас малое предприятие.

– Во, блин! Капиталистом заделался?

– Да какой там! Они по-прежнему на верёвках висят. Всякие работы на высоте выполняют, а потом деньги по полгода не могут вышибить. Шурка уже совсем сивый от такой жизни стал. И язву заработал.

– Вы знаете, у дяди Келдыша сегодня совещание по неустойчивому массиву номер двадцать...

– Блин, это что ещё за чудо? – Фома изумлённо уставилась на говорившего – мальчишку лет семи-восьми с набитым ртом.

Пацанёнок только что заскочил с веранды, хватанул со стола какую-то плюшку и явно намеревался вновь забуриться в нарытые возле избы снежные катакомбы. Май месяц на Борусе – это ещё почти зима.

– Это у нас Санёк, – посмеиваясь, сказала Зондерша.

– А он у вас всегда так... выражается?

– А чего? – вступился за мальчишку Балбес. – Санёк – парень

серьёзный. Он и покруче завернуть может.

Нинка хотела было высказаться по поводу новоявленного вундеркинда и даже открыла рот, но тут кто-то большой затопал в сенцах ногами, сбивая с ботинок снег.

– Келдыш! – радостно завизжала Фома. – Пришёл-таки, сучий потрох! Ну, снимай с себя всё и иди ко мне! Христос воскрес!

– Воистину!.. – взмыленный Шура-Келдыш чуть было не подставился под щирый Нинкин поцелуй. – Рыба, призови бабу к порядку! Пасху месяц назад отметили…

– А чё? – меланхолично пробурчал из-за печки Рыба. – Ей бы только яйца покрасить. И вообще, не мешайте людям общаться...

 

Угол за печкой всегда был территорией, где можно уединиться для неторопливого и негромкого разговора. Так же, как территория под нарами негласно предназначалась для уединения иного рода. С тезисом насчёт «негласности», правда, вечно спорила беспардонная матерщинница Фома. Та ещё смолоду обожала комментировать происходящее в заповедном поднарном пространстве и предрекать грядущее рождение богатырей, первым из коих был РЫБЁНОК – продукт её нерушимого союза с Рыбой. Но Фома – она и в Африке Фома. Непозволительные для прочих солёные шуточки всегда не только сходили Нинке с рук, но, напротив – постоянно расширяли круг её сердечных друзей и подруг. Потому что добрая она, Фома...

 

– Шура, ну что новенького? – оттёр Нинку Балбес. – В Катманду

дозвонился?

– Представляешь, в понедельник Гришка сам из базового лагеря прямо на домашний телефон вылез. Говорит, что через спутник. Зинка сначала подумала, что кто-то придуривается, трубку положила. Хорошо, что второй раз я подошёл. В общем, где-то в этих числах они должны ставить штурмовой лагерь. Только погода у них сильно хреновая.

– А чего это Восьминог в Катманду делает? – вскинулась Фома, непринуждённым движением могучего торса восстанавливая статус-кво.

– Ты чего, мать, совсем без памяти? Там ещё Каннибал с Тампаксом. И Майорыч. Их же в экспедицию взяли!

– Во, блин, дела! А я ни сном, ни духом... Рыба, поганец, а ты-то знал?

– А фиг ли?

– Вот я тебе самому яйца накрашу! Тут наши пацаны на Эверест лезут, а ему «фиг ли»! – Фома опять повернулась к Келдышу. – Так они тоже на вершину пойдут?

– Ну, мамочка, ты губу раскатала...

– А в чём дело?

– А в том, что на вершину пойдут белые люди: Витасик со товарищи. А наши орёлики будут таскать им кислород. И пожрать повкуснее. Так дешевле – шерпам не надо валютой платить. Свои-то за одни харчи рады горбатиться.

– Так ты думаешь...

– Я эту мафию с семьдесят пятого знаю. У Витасика им ловить нечего.

Шура знал всё, даже то, чего определённо не мог знать никоим образом. А иначе разве сохранилась бы за ним столько лет роскошная кликуха «Келдыш»? Правда, для нынешней молодёжи эта знаменитая когда-то фамилия – пустой звук... Фома не сомневалась, что Шура знает, о чём говорит, но какая же тётка оставит последнее слово за мужиком, будь он хоть трижды таким эрудитом?

– А вот давайте выпьем, чтобы у мальчишек получилось! Блин, зря мы их воспитывали, что ли? – прервала она Шуркины излияния.

– Ну вот, мы пахали...

– Я про себя, что ли? А помнишь, сколько Медведь с ними возился? – Нинка повернулась к большой фотографии на стене избы и дрогнувшим голосом докончила. – Самого-то уже сколько лет в живых нет, а пацаны на Эверест лезут...

 

Келдыш промолчал. Возился с пацанами не один Медведь.

Начинала с ними заниматься Галка-Шумачиха, а уже потом её Андрюха оттёр. Кто теперь разберётся между ними? Обоих уже нет на этом свете... Но что объяснишь простодушной бабе, для которой и Андрюха, и Галка – всего лишь друзья молодости? И не надо ничего объяснять...

А та всхлипнула, вытерла нос и рявкнула:

– Рыба, нахал! Куда заначку дел? Наливай!

 

***

Нет, не тот народ пошёл на избе! И Рыба со своей Фомой, когда-то такие неугомонные насчёт погужеваться, ещё до полуночи забрались в спальники. И вовсе не под нары, как порывалась продекларировать Нинка, а поверх них. Прямо как добропорядочные буржуины – если только буржуины хоть где-нибудь в цивилизованном мире согласны спать на дощатых нарах. И Келдыш подозрительно быстро убрался в излюбленный закоулочек за печкой. Небось, опять свой радикулит холить будет...

Что уж говорить о Зондерах – Татьяне с Витькой? Эти и смолоду не отличались большой прытью в ночных бдениях. Точнее, если уж как на духу, Витька мог бы и до утра тренькать на своей гитаре, будь на горизонте хоть одна благодарная слушательница, окромя законной супруги. Та-то его балалайкой сыта по горло. Может, и не сыта, но делает такой вид, чтобы много о себе не думал...

Короче – дело к ночи. В избе тишина. Разве что всхрапывает Рыба, да посапывает Санёк, вволю навозившийся в своих «пещерах». Не спит только Гёрла – его мамаша. Зондер, пристраивая в безопасное место гитару, лишь на секунду задержался взглядом на тётке, уставившейся немигающими глазами в огонёк свечи. Эта хакаска-полукровка

в Витькин каталог благодарных слушательниц не вписывалась никаким боком.

 

«Но глаза-то, глаза! Бр-р! – невольно подумал он, – Ох и ведьмачка! И вообще – ну её в болото...»

Довольный отлично прошедшим вечером, Витька ткнулся носом в супружнее тёплое плечико и сразу уснул.

 

Глава 7. ШТУРМОВОЙ ЛАГЕРЬ

 

– Слышь, Витась! Может, хватит дёргаться-то?

– Ну чего же они молчат?

– Да не паникуй ты раньше времени! Летели камни мимо Третьего лагеря?

– Вчера летели. А сегодня не летят.

– Значит, вчера мужики работали. А сегодня, сам посмотри, что наверху делается. Ясное дело, что отсиживаются в палатке.

– Если успели поставить...

– Ну ты что, разве Паганель дурнее паровоза?

– Но ведь с кислородом у них плоховато...

– С кислородом просто хреново. Но кто бы знал, что Славян сломается?!

– Короче, Романыч! Что делаем?

– В общем, так... Первое – на ближайшей связи гони Паганеля вниз. Может, у него рация только на приём не фурычит. Второе – толкай наверх третью связку.

– Молокососов?!.

– А кого ещё? Славян спёкся, это факт. Его тоже спускать надо, да побыстрее, пока на пневмонию не налетели. Это – третье. А остальные связки ниже. Не успевают... Да не криви ты рыло-то! Знаю, что ты об этой братии думаешь. Но учти: из нас песок посыпется на высоте. И не попишешь тут ничего. А эти, глядишь, и сдюжат. Андрюхины выкормыши... Забыл Медведя, что ли?

– Забудешь тут, как же...

– И не тяни кота за хвост!

– Не тяну. Просто до связи ещё десять минут. Курнуть есть?

– Егорыч, ты чего?! Во, блин, новости!..

– Ничего. Скоро вообще на валидол перейду со всеми нашими заморочками.

– Да уж... Ладно, не бери в голову. Всё путём будет. Ты же меня знаешь! У меня на этот счёт чутьё...

– Твои бы слова да богу в уши...

 

Виталий Егорович, начальник экспедиции, давно утряс в своей голове всё, что предстояло сделать для спасения неожиданно обострившейся ситуации. И в принципе, Романыч ничего особенного не предложил. Именно так, и в этой самой очерёдности придётся действовать – он посмотрел на часы – через десять минут, когда придёт время очередного сеанса связи с группами, раскиданными по всей полуторакилометровой северной стене Эвереста.

А ситуация, действительно, дрянь! Только дело не в том, о чём обычно беспокоятся непосвящённые. Им-то снизу кажется, что у альпинистов одна забота – в пропасть не сорваться. Хотя вот этого как раз проще всего избежать: профессионализм срабатывает. А неприятности, грозящие обернуться катастрофой, складываются из незначительных шероховатостей, каждая из которых иной раз и вовсе выеденного яйца не стоит. Не стоила бы внизу, если точнее выразиться.

Не уложились в график заброски грузов – не закончили обработку маршрута – лидирующая связка осталась без подстраховки и без кислорода – отказала связь – испортилась погода... Всё, увертюра к трагедии исполнена! Как в детском стишке, который внук из садика притащил: «Лошадь захромала – командир убит – конница разбита – армия бежит...».

А тут ещё новости из соседних экспедиций, работающих на Эвересте! Одна трагичнее другой: замёрз венгр на восемь шестьсот... Перестал выходить на связь австриец... Пропала группа японцев где-то под второй ступенью скального барьера... Страшная Гора… И капризная. То позволит взобраться на себя какой-нибудь сопливой школьнице или восьмидесятилетнему деду, а то погубит целую команду из здоровенных, отлично подготовленных мужиков…

Кто бы только знал, как близок к отчаянию начальник экспедиции! Как подмывает выкинуть белый флаг перед проклятой Горой, дав команду к общему отступлению. Со спонсорами, в конце концов, можно будет и объясниться...

Нет, конечно, к руководству экспедицией он пришёл не с улицы. И не ударится в панику. И не заметит никто ничего, кроме Романыча, от которого не скроешься. Между прочим, слава богу, что хоть от кого-то не надо скрываться... Прорвёмся!

Другое дело, что Романыч, черти б его подрали, прошёлся своим поганым языком по больному месту. Ведь, действительно, не тянут на этой запредельной высоте мужики из их поколения! Не тянут те, кто создавал репутацию сибирского альпинизма, под кого нашли спонсоров, тряхнувших немалыми денежками! В футболе-хоккее разговор простой: едва за тридцать перевалил – ветеран. Слезай, приехали! Но ведь альпинизм-то – не хоккей. Он, вообще, как некоторые справедливо считают, не спорт! И если шустрость с годами уходит, то взамен та-акое приходит, что и до пятидесяти лет не чувствуешь в себе нужды уступать тем, кто, по твоим нынешним понятиям, мог бы ещё не вылезать из памперсов. Пока не шлёпнет однажды по темечку девятый километр высоты... Но это лишь одна сторона медали. А вторая – и тоже малоприятная – в том, КОМУ приходится уступать свои позиции.

Покойника Медведя Виталий Егорович не забыл. Сила этого парня, редкостная даже для матёрых сибиряков, была круто перемешана с манерой поведения, показавшейся поначалу просто чудовищной. Потому-то они с товарищами так долго выжидали, прежде чем решились пригласить в команду такого партнёра – весьма ценного в спортивном плане и настолько же спорного в плане психологической совместимости. Пожалеть, по правде говоря, не пришлось. Но и совместных восхождений оказалось раз, два – и обчёлся: Андрей вскоре погиб у себя на стройке... «Андрюхины выкормыши» при первом знакомстве шокировали Виталия Егоровича едва ли не больше, чем в своё время их духовный отец. И если к функциональной и технической подготовке претензий практически не было, то морально-этические и интеллектуальные качества явно оставляли желать лучшего. Невероятно замусоренный язык, манера вульгарно переиначивать общепринятые слова, немыслимые для цивилизованного человека суждения... Да и элементарная неграмотность, в конце концов. Один из этих «орлов» умудрился в коротенькой анкете на таможне наделать два десятка орфографических ошибок!

Виталий Егорович поморщился. С первых шагов ещё в новичках он и его однокашники были убеждены, что альпинизм – занятие интеллектуалов. Лучшие достижения советского альпинизма всегда принадлежали НЕПРОФЕССИОНАЛАМ, которые, напротив, были профессионалами самого высокого полёта в своём основном занятии, элитой науки и техники. Академики, нобелевские лауреаты, проектировщики высшего уровня, даже Генеральный прокурор ещё в сталинские времена… Да взять хотя бы его ближайших друзей! Александр Сергеевич – ведущий конструктор в «почтовом ящике», Вячеслав Иванович – доцент университета. И даже Юрий Романыч, старательно прикидывающийся дремучим сибирским валенком, вовсе не так прост, как старается казаться... Нельзя сказать, что их поколение обошлось без присущих молодости чудачеств. Но то были именно чудачества студенческой молодёжи, серьёзно готовившейся к будущей взрослой жизни. А этих инфантилов уже и молодёжью-то называть грешно: в тридцать лет вести себя таким образом – нонсенс!

Нет уж, в приснопамятные ВЦСПСовские времена Виталий Егорович ни за какие коврижки не согласился бы на включение подобного контингента в состав возглавляемой им экспедиции. И ни в каком качестве! Но времена поменялись, пришлось идти на компромиссы. Как бы не пришлось теперь расплачиваться за соглашательство...

– Егорыч, время! – голос Червонца вытащил начальника из тягостных раздумий. Пора было выходить на связь с группами, работающими на Горе.

 

***

Читатель, отважившийся пуститься в путь по страницам этого литературного творения, уже, небось, не раз и не два чертыхнулся про себя, спотыкаясь о непостижимые для нормального человека термины, словосочетания и прозвища. Рыба по авторской логике – мужского рода, Фома – женского. Бред! Да и лексикон порой... как бы поделикатнее сказать... подгулял.

Впрочем, зря мы не доверяем своему читателю. Потому что человек, добровольно долиставший повесть до этой страницы, – наш читатель. И ничего ему пояснять не нужно.

И всё равно, каемся. Есть, есть в наших текстах места, от которых обязан рассвирепеть даже самый либеральный и доброжелательный критик. Но куда выкинешь слова из песни? Поэтому, подвергнув своё лингвистическое окружение строжайшей самоцензуре, всё-таки сохраняем его в почти первозданном виде, изъяв лишь абсолютно непечатные идиомы, которыми, к счастью, в нашей родимой толпе не увлекаются – исключения в виде Фомы лишь подтверждают правило.

Особый вопрос – орфография дневника. Мы и в нём не сочли себя вправе изменить хоть одну букву. Разве что стадо «яксменов», если идти строго по оригиналу, во рту бедолаги не только ночевало...

Что же касается прозвищ, то это вообще неприкосновенное достояние истории. Ну, посудите сами, что скажет непосвящённому читателю банальное «Петр Никифорович N.»? А произнеси: «Петюнчик, Федот, Федя» – и всё ясно. Перед глазами светлый образ незабываемого друга молодости...

«А зачем вообще нужны эти издевательские прозвища?» – спросит строгий критик. А затем, что в том мире, о котором идёт речь, прозвище за взрослым человеком сохраняется только в одном случае. Если он состоялся как личность.

Продолжим чтение, уважаемый читатель?

 

Если в происхождении многочисленных кличек Петра Никифоровича N. не сумели бы разобраться никакие Брокгауз с Эфроном[12], то вряд ли читателю придётся долго ломать голову над этимологией прозвищ некоторых других героев данного повествования. Нет ничего удивительного в том, что Виталия Егоровича ещё с детсадовских времён привыкли величать Витаськой. А Вячеслава Ивановича начали называть Славяном друзья по дворовой шайке, от которой, слава богу, его вовремя отвадил участковый милиционер дядя Петя.

Несколько сложнее обстоит с прозвищем Александра Сергеевича. Ведь титул «Паганель» никакими плавающими на поверхности созвучиями не объясняется. Можно разве что предположить некоторые свойства характера, роднящие Александра Сергеевича с интеллигентнейшим жюль-верновским чудаком.

А вот с Гришкиной кликухой всё обстоит предельно просто. Достаточно всего лишь раз увидеть его работу на перилах. Как после увиденного назовёшь невысокого щуплого человечка, с невероятной скоростью осуществляющего сложные манипуляции руками и ногами? Восьминог – он и на Эвересте Восьминог!..

«Ослабил нагрудный жимарь – продёрнул его по перилам, сколько хватает длины руки – загрузил – поставил ногу на снег или скалу – выпрямил её – ослабил нагрудный жимарь...»

Говорят, что когда-то такой способ передвижения по перильной верёвке называли «абалазаньем». Может, врут, а может, и не врут. А ежели не врут, то назвали его, наверное, не без намёка на фамилию патриарха советского альпинизма. Ведь Виталий Михайлович Абалаков не только первым покорил высочайшие вершины страны, но и наизобретал уйму интересных технических штучек и приёмов, здорово облегчающих жизнь в горах. Жаль, что реализовать свои новинки ему удалось лишь в единичных экземплярах. Стране развитого социализма было не до глупостей – надо было делать ракеты и перекрывать Енисей.

А нынешнее поколение выбрало «Пепси» и фирменный ЖУМАР, оттеснивший самопальные абалаковские зажимы. Правда, братья-славяне в порядке реванша непонятное французское название переделали в близкое к сути дела слово «жимарь». Хоть такое утешение патриотам...

 

Восьминог шёл по перилам к Четвёртому лагерю. Перила – это капроновая верёвка, пришпиленная к скале или льду тем из команды, кто первым просочился здесь по склону. Уже на полтора километра тянется эта почти вертикальная «магистраль», проходящая на своём пути через повисшие над пропастью палатки трёх промежуточных лагерей. Если Сергеич с Игорёхой вчера добрались до гребня, то перила должны упереться и в их палатку. А дальше, как утверждают все лоции, они и нахрен не нужны – классический маршрут по вершинному гребню вроде бы без особых сложностей… Есть, правда, пара скальных ступеней, но при нормальном состоянии они идутся ходом. Вот только доведётся ли до них добраться?

На душе у Гришки после утренней связи было паскудно. Он-то надеялся, что всё образуется, и Игорёха с Сан Сергеичем обозначатся в эфире. Последний раз они подали голос около полутора суток назад, ещё не дойдя до гребня. Там им надо было поставить Четвёртый – штурмовой лагерь. Перекантоваться в нём ночь и выйти к вершине, до которой – смешное, по обычным меркам, расстояние – каких-то пять сотен метров. Это по вертикали, по гипотенузе – раза в полтора больше. Всё равно ведь, ерунда! Даже если учесть, что Гришка уже слегка подзабыл, что такое гипотенуза, и что этот, как его, катет...

А добрались ли они до той «гипотенузы» – неизвестно. Как раз в прошлую ночь наверху задуло на полную катушку. Такие флаги вывесила вершина, что смотреть было жутко! Если мужики влетели в эту катаклизму, то дело труба! Но не должны бы.

Другое дело, что и в палатке сильно не отсидишься. Кислород, даже на минимальной подаче, они, поди, уже весь «срубили». А без него силы уходят, хоть неподвижно лежи. И жор их не прибавляет, поскольку нечем окислять пищу в желудке. Так что, даже если у них всё без происшествий, про вершину больше можно не думать. Ни Игорёхе с Сергеичем, ни тем, кто будет их заворачивать вниз. Это уж к бабке не ходи!

По идее, между Гришкиной и Игорёхиной связками была ещё одна, которая должна была подтащить лидерам кислород и подстраховать их. Но там дела тоже напряглись: Вячеслава Иваныча прихватила какая-то хворь, а на такой высоте с болячками не шутят. Так что Иваныч с Дизелем уже посыпались вниз. Полчаса назад разминулись...

И что же в итоге получается? С одной стороны, появился шанс залезть повыше, как минимум на восемь триста, где должен стоять Четвёртый лагерь. По первоначальным планам им с Игорёхой о таком даже мечтать не полагалось. Правда, планы полетели кувырком почти сразу: кто-то не потянул на высоте, кто-то вовсе заболел, как тот же Вячеслав Иваныч. И уже на втором выходе в ВГЗ Каннибала, то бишь Игорёху Анатольича, от Гришки оторвали – состыковали с Сан Сергеичем. Тогда ещё Гришка тихо позавидовал Игорёхе: уж с таким монстром, как Сергеич, Каннибал до вершины точно доберётся...

Вот гадай теперь, что там у них стряслось?

А с другой стороны, как только Гришка и Валера, его нынешний напарник, наткнутся на Сергеича с Каннибалом, надо будет мухой линять вниз. Без дураков! Даже по рации Гришка понял, насколько встревожен начальник экспедиции: двое суток без кислорода на такой высоте – это тоже труба...

Поэтому и Гришка, и Валера выжимали из себя всё, что могли. Слава Богу, шли классно – метров по сто в час. Аклимуха, что ли, подоспела? И голова почти не болела...

Ослабил нагрудный жимарь – продёрнул его по перилам, сколько хватает длины руки – загрузил – поставил ногу на снег или скалу – выпрямил её – ослабил нагрудный жимарь... И не грузи башку раньше времени. Главное – дойти до Четвёртого лагеря.

 

***

Господи, как болит голова...

Эта непрерывная, выматывающая душу боль напрочь вытравила из сознания все эмоции. Нет ни восторга, ни страха. Ничего нет...

Нет голода – никакой деликатес не полезет сейчас в шершавую глотку. Да и неоткуда ему взяться, деликатесу? Не то время и не то место...

Нет сна – и это хуже всего. Единственная отрада для вымотанного до предела тела – это хотя бы краткое забытьё, отвлекающее от головной боли. А трещит голова немилосердно – и с чего бы ей не трещать, если кончаются вторые сутки на этой дьявольской высоте?

Может, и к лучшему, что не идёт сон? Ничего там хорошего – один обман...

 

– Сашенька...

Так Паганеля звала только Наташка. Когда-то ужасно давно... Лишь она как-то на вдохе умела произнести это короткое и самое ласковое в мире слово. Только что ей делать тут, Наташке-то? Ясное дело – сон! Ущипни себя за ухо покрепче – и развеется марь... Ого, больно! А Наташка осталась. Ничего себе!..

– Ты и вправду здесь, Наташка? Тогда – здравствуй! Что ж ты плачешь-то, маленькая? Да не обижаюсь я на тебя! Где же тебя носило столько лет, глупая? Ну-ну, не надо...

– Сашенька...

– Наташка...

 

Ураганный ветер, с ночи терзавший крохотную палатку, приткнувшуюся под вершинным гребнем Эвереста, начал стихать. Скаты, крест-накрест прошитые для прочности капроновой лентой, перестали гудеть под его напором. И именно относительная тишина, сменившая уже привычную свистопляску, потревожила короткий сон, пришедший-таки к двум укутанным в пуховые спальники мужчинам. Сон третьего уже ничто не могло потревожить...

 

– Наташка?!.

– Ты чего, Сергеич?

Паганель промолчал. Он уже всё понял. Наташка приходит только во сне, как ни щипай себя за уши.

– Сколько?

– Шестнадцать пятьдесят.

– Скоро связь...

 

Сеанс связи с базовым лагерем – самый точный ориентир в кошмарном мире почти девятикилометровой высоты, где начисто смещены все обыденные понятия. Сколько минут осталось до связи здесь стократ важнее, чем точное время по Гринвичу, Москве, или даже Катманду. Связь – это пуповина, по которой в почти начисто вымороженные души вливается тепло дружеской заботы тех, кто через эти несколько минут замрёт у раций в базовом лагере и ещё в трёх лагерях на северной стене Эвереста...

 

***

– Саня, я База! Как слышите? Приём!

– База, я Четвёртый! Слышу хорошо!

– Саня, Игорь, ответьте Базе! Ответьте Базе!

– База, слышу вас!

– Саня, Игорь, вас не слышно. Если слышите нас, дайте тон!

Каннибал нажал на кнопку вызова.

– Саня, Игорь, вас не слышно. Если слышите нас, поменяйте частоту.

Каннибал, матюгнувшись, щёлкнул переключателем.

– Саня, Игорь! Если слышите, начинайте спуск! Начинайте спуск!

Наверх идти не надо!

– Вашу мать, да с какой стати?! – взвился Игорь.

– Если слышите, спускайтесь в Третий лагерь. Наверх выходить

не надо. Спускайтесь в Третий лагерь!

Рация помолчала. Потом опять прорезался голос начальника экспедиции:

– Гриша, Валера, как слышите? Приём!

– Слышу хорошо.

– Где находитесь?

– На пятой верёвке выше Третьего.

Рация опять замолчала. Видимо, начальник переваривал неожиданную информацию. Внизу явно не ожидали подобной прыти от вспомогательной связки и теперь, судя по всему, соображали, что из этого можно выгадать.

– Как самочувствие?

– Живые.

– Сколько кислорода несёте?

– Пять полных и два начатых.

– Значит так... Верхнюю связку надо спускать. В любом случае. Всё равно этого кислорода на штурм не хватает. Спускайте верхнюю связку! Как поняли?

– Поняли хорошо.

– Спускать в любом случае! Хоть силой... Ш-ш-ш...

Рация сдохла начисто. Каннибал в сердцах швырнул было её в глубину палатки, потом, чуточку подумав, полез за ней на карачках – и сунул на грудь под пуховку. Возился минут пятнадцать, но это уже не имело значения. Паганель покосился в сторону Игоря и мысленно одобрил его решение: от тепла тела аккумулятор ещё может чуточку ожить. А совсем без связи оставаться не резон...

Последнюю фразу начальника он расслышал. Понял и недоговорённое, как бы тупо ни ворочались мозги в трещащей башке: Витасик испугался, что они ПОПЛЫЛИ. Этим кучерявым словечком называют неадекватное поведение людей в результате кислородного голодания. Только чушь это! Всё путём, славяне! До макушки Эвереста метров пятьсот – и нечего менжеваться, надо обуваться и выходить, тем более что ветерок сел совершенно. Самая погода! И полнолуние... Жаль только, что так медленно шнуруются ботинки...

 

– Сашенька!..

Наташка опять оказалась совсем рядом. Обхватила Саньку руками за шею и принялась целовать, не обращая ни малейшего внимания

на Игоря и на того, мёртвого. И нечего было даже щипать себя за ухо –

и так понятно, что не фантом, а живая и тёплая девчонка. Любимая

девчонка...

– Сашенька!..

– Наташка!..

 

– Сергеич, ты чего?

Паганель вздрогнул. Он ведь так и отключился, не довязав шнурка на левом ботинке. Голые руки мигом окоченели, и теперь надо было срочно отогревать их.

– Сейчас...

Заскорузлыми пальцами даже ширинку расстегнуть это целое событие. А отогреть их сейчас можно только там – об самое дорогое...

 

...Они смогли выйти только через два часа: столько потребовалось, чтобы спасти прихваченные пальцы Паганеля, дошнуровать ботинок и напиться «чаю» из растопленного на газовой плитке снега. На еду даже смотреть не хотелось – только сунули в карманы по горсти вяленых черносливин. Потоптались у палатки, словно бы прощаясь с тем, кто в ней остался... И двинулись на штурм.

 

Штурмом в Гималаях принято называть только последнюю стадию восхождения, когда позади основные трудности, а именно подход от ближайшей автодороги, месиво ледопада, бесконечные акклиматизационные выходы, совмещённые с перетаскиванием снаряжения, продуктов и кислорода всё выше и выше. Даже прокладывание маршрута по отвесу стены – ещё не штурм, потому что, отработав своё, оттуда спускаются вниз на отдых. А момент истины – только здесь, где ты остаёшься с Эверестом один на один и собираешься преодолеть последние сотни метров до его вершины.

Это огромная удача, если в чередовании связок – мини-команд, прогрызавших путь к вершинному гребню – последний бросок выпадает делать именно тебе и твоему товарищу. Ведь любая мелочь в течение нескольких недель могла привести не сюда, а в конец длинной и безнадёжной очереди. Это ещё в лучшем случае. Но фортуне, видать, было угодно распорядиться именно так...

Поэтому, наверное, так мало в мире альпинистов, способных скептически оценить свои силы и добровольно повернуть назад из-под самой вершины. Даже если они, эти силы, подорваны «всего-то» несколькими лишними часами, проведёнными без кислорода на непригодной для человеческого существования высоте восемь тысяч триста метров. Даже если во всех командах мира категорически запрещён выход на штурм позднее шестнадцати часов местного времени.

И не потому ли так много сложено голов на простецком, с точки зрения нормальной логики, вершинном гребне, по которому в свете меркнущего дня ПОПЛЫЛИ наверх эти двое?..

 

***

– Вызов?!.

– Да нет... Помехи. Гроза где-то...

– Что с прогнозом?

– Плохо. Усиление ветра и понижение температуры.

– Может, врут?

– Навряд ли... С этим у них строго.

– Сколько на твоих?

– Полвторого. До рассвета ещё часа три.

– Может, там пораньше светает?

– Может, и пораньше...

– Ты чего в рот сунул?

– Тебе всё скажи!

– Да ладно, чего темнишь! Врача пограбил?

– Угу...

– Дай мне... Как её?

– Под язык клади.

– Ой, блин... Дожились до валидола!

– Знаешь, я теперь не понимаю, как Тамм[13] со своими не рехнулся...

– Ладно, не рви душу! Поспи, я подежурю. Слышь, Витась?

– Да какой тут уснёшь, Юра!..

Они замолчали. Действительно, уж какой тут сон...

 

Когда уже в густых вечерних сумерках Гриша вышел на связь и доложил, что вроде бы разглядел под гребнем палатку, базовый лагерь дружно перевёл дух. Если палатка поставлена, значит связь оборвалась, действительно, по техническим причинам, а группа Паганеля продолжала работать по плану. Оживлённо галдя, народ двинулся в столовую. Кто-то стал намекать насчёт «сугрева» озябших душ. Виталий Егорович, самую малость отмякнув после полуторасуточного мандража, кивнул врачу – и тот уже отмерял первую наркомовскую дозу в медицинский стакан, когда Гриша выдал новость, на мгновение парализовавшую всех.

– Палатка на пятачке под «классическим» гребнем – чужая. В ней мёртвый человек, а Паганеля с Игорем не видно...

 

Именно тогда Виталий Егорович впервые подумал, что пора попросить у врача валидол. Подумал – и сразу отключился от этой мысли: Гриша продолжил доклад.

– Мертвец – не из наших, но рядом с ним лежит русский баллон из-под кислорода. И есть совсем свежие следы наверх...

Первым порывом начальника было приказать двигаться дальше, на поиски. Правда, он тут же понял, что такое приказывать нельзя – можно только попросить. Открыл рот... и сообразил, что даже просить об этом ребят, одолевших двойной перегон – грех. И, упаси боже, нельзя даже намекнуть на такое своё затаённое желание – чтобы сгоряча не кинулись выполнять. Не найдут они никого в сгустившейся ночи, а головы дурные сложить могут запросто.

Всё это пронеслось в мыслях Виталия Егоровича настолько стремительно, что никто, кроме, может быть, Червонца, не уловил заминки. Приказ ждать до рассвета был отдан самым решительным тоном. И даже старый товарищ не расслышал, как осёкся голос начальника на последнем «Эс Ка...»[14].

А теперь они молча сидели в полутёмной штабной палатке и вслушивались в шипение динамика поставленной на приём радиостанции. Говорить было не о чем. С валидолом разобрались, а с остальным и так ясно. Не в том смысле, что не было вопросов, а в том, что каждый и без лишних слов знал, о чём думает другой. Об одном и том же: «Где и в чём они ошиблись?..»

 

Последний раз в силе своих товарищей Виталий Егорович убедился меньше года назад на Памире, вытаскивая итальянцев, слишком уж легковесно отнёсшихся к «русским» горам. Такое там перетерпели, что даже сомнений не осталось, кого ставить в забойные четвёрки на Эвересте. Конечно, трёх мушкетёров: Червонца, Славяна и Паганеля. К ним в придачу – мужиков малость помоложе, но не из детсада же, естественно! А у молокососов вся жизнь впереди, так что пусть пока потрудятся на общее благо да потрутся среди корифеев. Глядишь, и научатся кое-чему. Тем более что звания спортивные им всё равно присвоят – за сам факт участия в экспедиции. Что ещё надо салажатам для полного счастья? Предложи ему самому такое лет «..надцать» назад – визжал бы от восторга!

 

Вся эта рациональная конструкция затрещала по швам, как только пришлось работать на восьмом километре высоты. Мало известно про этот мир, чёрт побери! Есть здесь какой-то роковой порог, до которого человек доходит без особых проблем. Ну разве что самую малость теряет в работоспособности, но терпит: привычно, на сжатых зубах вытаскивая себя и груз всё выше и выше. И вдруг – бац! Ноль! Просто какой-то моментальный переход в совершенно разобранное состояние – когда не спасает ни былая сила, ни опыт. Ноль!!! А самое страшное в том, что чем тренированнее альпинист, чем дольше способен был перемогать себя, тем тяжелее последствия...

Нет, конечно, кое-чему всё-таки научились. Поэтому пока до такого бедствия никого в экспедиции не допустили. Сумели вовремя распознать симптомы, спустить вниз, дать очухаться. Даже вернули к работе – но теперь лишь до определённого, безопасного, по мнению врача, порога высоты. Только «забойщиков» становилось всё меньше и меньше, да состав четвёрок и пар пришлось тасовать. А самое трудное пока впереди – вершина. Да ещё спуск...

 

– Слышь, Витась? Санькин-то парень путний?

– Бог его знает, Юра. Я, если честно, уже запутался, кто на что горазд. Но учти только, что он с семи сто шёл на кислороде.

– Понял...

 

А если ты, читатель, не понял, то позволь пояснить. Если человек уже с высоты в семь километров, пустяшной по гималайским меркам, идёт «на кислороде», значит его организм не приспосабливается к ухудшающимся условиям. Ладно, кабы всё шло гладко: заменил баллон – и топай дальше. А вот когда заменить окажется нечем – тогда туши свет!

Было ещё одно обстоятельство, о котором и Виталий Егорович, и Юрий Романович не хотели говорить вслух. Да что там, даже мысли о нём гнали от себя – упорно, но безуспешно. Потому что есть в нынешней жизни проклятые вопросы, от которых не спрячешь голову в песок, как бы далеки, на первый взгляд, ни были эти вопросы от проблем гималайских горовосходителей...

Великий Советский Союз рухнул в апогее своего кажущегося могущества от одной видимой причины – снятия «железного занавеса». Соблазны западной цивилизации с ужасающей быстротой размыли цемент прежней морали, худо-бедно скреплявший гигантскую империю. И не суть важно, что цемент на поверку оказался подделкой. Важно то, что ему не оказалось замены... А советский альпинизм, как явление, не схожее ни с чем другим, тоже дал трещину в миг своего высочайшего триумфа. Да, пожалуй, именно в то утро девятого мая восемьдесят второго года, когда замыкающая тройка восходителей первой экспедиции докладывала стране и лично Генеральному секретарю о выдающемся успехе, так удачно совпавшем со святым для народа праздником. За фанфарами мало кто разглядел главное отличие этого восхождения от предшествующих. Отважные парни вышли на штурм ВОПРЕКИ запрету высших спортивных и околоспортивных инстанций. И здесь тоже не суть важно, насколько обоснован был тот запрет. По мнению Виталия Егоровича и его друзей – абсолютно необоснован. Но не его ли нарушением был создан прецедент, с которого началось стремительное размывание коллективистских традиций отечественного альпинизма?

Виталий Егорович и его однокашники, хоть и вышли на мастерские рубежи уже в смутные годы «перестройки», но выросли на прежних замечательных традициях, когда командные интересы были высшим приоритетом. Когда закон связки: «Сам погибай, а товарища выручай» – непререкаемая аксиома для любого, вступающего на горный склон. А что из этих писаных кровью традиций осталось у поколения, пришедшего им на смену? Поколения, так одурманенного нынешней вседозволенностью? И конкретно у того парня, с которым ушёл на ночную вершину Саня-Паганель?..

 

– База, База, это вершина! Приём!

Первый раз в жизни Червонец увидел, как Витасик судорожно шарит пальцами по клавишам рации, начисто забыв, на какую из них надо нажимать для перехода в режим передачи. Наконец он наткнулся на нужную.

– Я – База! Кто на связи? Приём!

– Виталий Егорыч, это Гриша!.. Как слышите?

– Гриша, что за шутки?!. Ты где?

– Не знаю... Плохо видно... Но подъёма больше нет.

Начальник отчаянно зажестикулировал. Червонец понял без слов и выскочил из палатки. Надо было срочно приволочь сюда офицера связи[15].

 

– Гриша, ты их встретил?

– Нет! Гребень поганый... Плохо видно... Виталий Егорыч, что делать?..

– Гриша, погоди! Оставайся на связи! Оставайся на связи!

Те несколько минут, пока в палатку не вплыл чинный и неторопливый мистер Сунь, стоили начальнику не меньше, чем предыдущие сорок восемь часов.

– Топри ночь, мистер Витали!

– Какого там дьявола «топри»! – не удержался обычно корректный Виталий Егорович.

Но затем, взяв себя в руки и чётко выговаривая английские слова, изложил просьбу. Просьба была непривычная для русских, не избалованных пока техническим прогрессом. Дело в том, что вершину Эвереста с разных сторон сканируют какие-то хитрые радары, с огромной точностью фиксирующие на ней всё движущееся. И сейчас начальник очень кстати вспомнил про «эту хрень», как обозвали радарную службу острословы из экспедиции.

– No problem! – мистер Сунь понимающе кивнул и подсел к рации.

Виталию Егоровичу и Червонцу пришлось вытерпеть ещё несколько сжигающих нервы минут, пока тот не повернулся к ним с довольным лицом.

– Ok! There are three objects!

– Куда «сри»? – раздражённо рявкнул не ладивший с иностранными языками Червонец.

– Три живых объекта в районе вершины! – перевёл Виталий Егорович.

Потом он о чём-то переспросил китайца. Тот помотал головой и показал два пальца на правой руке и один – на левой. Левую руку с загнутым пальцем он задрал повыше. Эту жестикуляцию понял и Червонец.

– Гриша! Я База! Как слышишь? Приём?

– Слышу хорошо!

– Гриша, радар показывает двоих ниже тебя. Двое ниже тебя! Как понял?

– Понял вас!

Виталий Егорович на секунду повернулся к китайцу и о чём-то спросил китайца. Тот кивнул.

– Примерно на восемь семьсот! Над вторым барьером! Как понял? Над барьером!

– Понял. На восемь семьсот...

– Гриша, как ты?

– Холодно.

– А где Валера? Валера где?

– В палатке... Выйдет по свету...

– Гриша, дорогой! Вся надежда на тебя, Гриша!

– Я понял, Егорыч... Только темно сильно. Луна уходит...

– Гриша, с Богом! Эс Ка.

– Погоди! – заорал Червонец, выхватив микрофон. – Что с кислородом? Сколько кислорода?

– Мало...

 

Глава 8. СПУСК

 

С кислородом Гришка облажался по собственной дурости. Когда он, неожиданно даже для себя, принял решение переть за Каннибалом, не дожидаясь рассвета, то в общем-то здраво рассудил, что для Игорёхи и Сергеича всё решит кислород. Если живы ещё, конечно. Но о других вариантах даже думать не хотелось – нельзя о таком думать, чтобы беду не накликать.

Так вот, сунул он в сидор по баллону для мужиков и себе на возвращение, да в початом ещё что-то оставалось. Поставил подачу газа побольше – и полетел, было, как на крыльях. Это вообще сказкой показалось, будто не ночевали они предыдущую ночь почти на километр ниже Четвёртого! И хрен его знает, как бы всё пошло дальше, кабы не придурь мальчишеская...

Ведь полтора месяца они с Каннибалом почти не брали в рот курева! Сначала воем выли, а уши в натуре опухали – до того организм требовал привычной отравы. Но Виталий Егорыч вопрос ребром поставил: или курево, или работа на высоте. И врача призвал в сообщники, хоть Майорыч, паразит, и потягивал втихую свой любимый «Бонд». Но с врача взятки гладки – он-то незаменим, да и корячиться по скалам при тридцатиградусном морозе не врачу, а его потенциальным пациентам. А никотин сосуды сужает и резко возрастает опасность обморожения. Вот, блин, логика! То, что от курева можно ласты завернуть раньше срока, никого не останавливает, а вот если из-за него рискуешь завтра пролететь мимо вершины – это гораздо серьёзнее. Так что подчинились...

Нарушил этот мораторий Гришка перед выходом из Четвертого. Настолько урюхался на перилах, что позволил себе малям курнуть, как перед боем. Из Игорёхиной пачки, что тот у китайцев на сайру выгоношил.

Блин! Бить бы смертным боем киношников, что в дурные мальчишеские головы вдалбливают образ «настоящего мужчины» с сигаретой в зубах! Единственная цигарка, из-за дурацких понтов выкуренная в Четвёртом лагере, начала выворачивать Гришкину душу наизнанку почти сразу, как только он выбрался на вершинный гребень и ринулся было набирать высоту. Тогда-то и пришлось щёлкать барашком редуктора, всё увеличивая и увеличивая подачу кислорода. Дощёлкался до того, что махом срубил початый баллон, которого, если по уму, должно было хватить ещё на пару часов.

Репу свою дурную Гришка чесал недолго. Переключился на новый баллон, но на этот раз не поленился поглядеть глазами, на какую подачу поставлен редуктор. И побрёл дальше, потребляя минимум возможного. Ниже этого минимума – просто смерть.

А гребень, действительно, поганый! Вроде бы и не узкий, как бывало на Памире и Кавказе, а соскользнуть с него, как два пальца... это самое. Породы идиотские, иной раз даже кажется, что под ногами заснеженная черепичная крыша – только черепичинки жутко скользкие и не прибитые к прожилинам гвоздями... Ещё жутче становилось, когда «черепичинки» под ногами сменялись жёстким, как стекло, фирном. Поди сообрази впотьмах, что там: то ли коренной гребень, то ли карниз? Приходилось долго и нудно траверсировать[16] такие места, чтобы не влететь «на западло». Хорошо ещё, что гребень хоженый-перехоженый, и кое-где на небольших стенках встречались старые буржуйские перила: тонкие, да ещё местами без оплётки. Только желания обойтись без них как-то не возникало, разве что старался сильно не нагружать.

Вот тебе и «классика», блин...

 

Если по-хорошему, тут бы вообще не лихачить, а в связке идти. Но Валеру Гришка тянуть за собой не стал: велено ждать до рассвета – пусть ждёт. Да и не видно было, чтобы тот рвался в бой.

Зато разминуться с мужиками на этом гребне, тем более почти в полной темноте – запросто. То и дело попадались скальные зубцы типа «жандармов»[17], расселины, ниши, в которых, если чего, можно хоть слона спрятать. Поорать бы в голос, да где там – в глотке будто толчёное стекло.

Когда подъём внезапно кончился, Гришка даже не сразу сообразил, что это может значить. Неужели вершина? Бог ты мой, пупырь-пупырём! Ни тебе восторга, ни гордости. Даже брякнув по рации: «Ответьте вершине», он ещё сомневался в собственных догадках. Потом, правда, долбанувшись о какую-то металлическую хреновину, вспомнил про знаменитую дюралевую треногу, которую закорячили сюда китайцы в пику западным снобам. Но всё равно эти догадки, как и подтверждение Егорыча, скользили мимо заторможенного сознания. Всколыхнуло Гришку только сообщение, что Игорёхина связка, судя по всему, жива и копошится где-то неподалёку. Он потелепался вниз, неумело моля Бога о помощи. Без Игорёши к тёте Тане ему появляться ну никак...

Про камень с вершины Боруса, который он нёс всю дорогу в рюкзаке, Гришка и не вспомнил. До камня ли тут?..

 

Дотошный мистер Сунь наверняка уже подсчитал, под каким номером войдёт теперь Гришка в немногочисленную когорту покорителей третьего полюса планеты. Но была и другая статистика, неведомая до поры до времени даже всезнающему офицеру связи. Каждый третий из побывавших на вершине Эвереста остался здесь навечно. На вчерашний вечер таких насчитывалось сто девяносто человек... Не пополнится ли это трагическое число к рассвету?

 

***

Каннибал клял себя на чём свет стоит. Слишком уж поздно он догнал, что Сергеич больше не боец. Вот они когда годы вылезли, его сорок с лишним! Если уж глюки начались, то дело совсем дрянь...

До вчерашнего вечера Александр Сергеич был для Игоря лидером и непререкаемым авторитетом – с того самого далёкого дня, когда они с Гришкой, сопливые новички, попали на альпиниаде к молодому строгому инструктору со странным прозвищем Паганель.

Прозвище это, по правде говоря, было не для общего пользования – так Александра Сергеевича осмеливались величать только равные. А от пацанов, ещё не понюхавших армии, до кандидата в мастера спорта, как до Кореи пешком. И представить не могли себе, что хоть когда-нибудь станут с ним вровень!

Поди ж ты, вчера это случилось – а ни малейшей радости Игорь не испытал. Было бы чему радоваться! Началось с того, что Сергеич кувыркнулся на перилах. Ноги проскользнули, а куль перевесил – и повис вверх тормашками на поясном жумаре. Ситуация – врагу не пожелаешь! Если так повисеть минут десять, то дальше можно и не дёргаться. Не жилец!

Как там потом вышло у Сергеича, Игорь допытываться не стал. Сил даже рот открывать не было. Вылез? Ну и ладно. А что без рюкзака... Ясное дело: из лямок выпутался, а удержать не смог. Сгоряча пошли дальше, не сообразив, что идти уже нельзя. Чем это им отольётся, стало ясно малёхо позже, когда ветерок из умеренного превратился в натуральный ураган. А палатка-то, которую Сергеич нёс для Четвёртого лагеря, ушла на ледник вместе с рюкзаком! Плюс спальник, жор, ледоруб.

Влетели, что называется, по полной программе!

Чужую палатку у выхода на классический гребень они разглядели чудом. Видимость упала до минимума, а ветер уже начал выдувать остатки тепла из-под пуховок. Вломились в тубус, толком не представляя себе, как объясняться с хозяевами. А объясняться оказалось не с кем: весельчак-австриец из соседней команды уже был как камень...

Почти сутки, – а может и неделю – они кантовались бок о бок с Куртом. Даже спальник и жор у него позаимствовали. А вот из палатки выпихнуть бедолагу руки не поднялись: не по-людски было бы. Тем более что в АВС[18] у парня оставалась жена, Ханна. Как ей потом в глаза глядеть?

Игорь покачал головой. Самим бы теперь кони не кинуть! Чёрт, да почему же он не допёр ещё в палатке, что нельзя Сергеичу идти выше? И ведь Егорыч однозначно сказал: «Вниз!». Ну и что с того, что они как бы не слышали? В зобу дыханье спёрло, что ли? Да нет... Не только в этом дело. Просто он ещё не привык решать за обоих, хоть вроде бы и принял на себя ношу лидера. А теперь вот думай, «лидер», как унести ноги с этого гребня! Есть такое чувство, что за последние пару часов они почти не продвинулись...

До чего же трудно ориентироваться! Луна только подразнила, а теперь всё чаще прячется в облаках. И мороз потихоньку-помаленьку подпёр градусам к тридцати. Это ещё счастье, что полностью стих ветер! Только всё равно в горле как ёж застрял с тех пор, как отключил последний баллон.

 

Народ в экспедиции по-разному относился к использованию кислорода. Были такие, кто принципиально от него отказывался, завидуя достижениям Месснера[19], другие помаленьку употребляли драгоценный газ на отдыхе, третьи пользовались им и при движении. Игорь сразу решил для себя, что ставить рекорды время не пришло, а для рабочей лошадки, какой он являлся, не грех хоть дышать по-человечески. Поэтому в кислороде себя не ограничивал. До вчерашней ночи, когда они с Сергеичем встряли в пургу.

Ох, как страшно оказалось высунуть нос из бесполезной маски в эту чёртову стратосферу! Настолько страшно, что ещё неизвестно, чем бы всё обернулось, если бы не возможность отлежаться в палатке. Хоть и считается, что силы на высоте не восстанавливаются, но каково было бы, срубивши кислород, сразу нагружаться работой! А так удалось маленечко притерпеться и не поддаться соблазну добить заначенные на самый чёрный час полсотни атмосфер. Если по уму, минут на сорок кому-нибудь хватит.

А что касаемо Месснера... Гамми, повар из шерпов, незнамо почему с первых дней засимпатизировавший Гришке, кое-что рассказал про этого корефана. В здоровье и мощи ему не откажешь – это без дураков. Зато всё остальное... С фига ли не ходить в одиночку да рекорды не ставить, если толпа шерпов весь маршрут заранее обустраивает, пока великий Рейнгольд где-нибудь на полянке девок топчет? Так что каждому своё. Русским так не ходить...

Э! А где сворачивать с гребня-то? Ну, точно – прохлопал ушами, не выставил хоть пару камешков, чтобы обозначить место, где они выбрались на этот гребень! Теперь придётся лазить в каждую дырку и вынюхивать следы, которые должны сохраниться на снегу в заветренных местах.

Каннибал сунулся в ближайшую расселину и чуть не грохнулся, подсечённый натянувшейся верёвкой. Разинул рот, чтобы выругаться, обернулся... И заткнулся: Сергеич лежал ничком.

 

***

– Сашенька!

– Ну что ты всё ревёшь?

– Сашенька...

– Да брось ты! Всё путём! Немного перекурим и дотопаем. Какие

наши годы! Ты лучше скажи: пойдёшь за меня?

– Сашенька...

– Наташка...

 

Паганель вынырнул из полузабытья. Наташки опять не было. Но даже это ровным счётом больше ничего не значило. Их уже не остановить! Они доберутся до этой поганой вершины и плюнут на неё!

Не получится сегодня – доберутся завтра… послезавтра... когда-нибудь доберутся... У них же полно сил! И чего Игорь тычет в лицо кислородную маску? Зачем она ему?.. Он решительно оттолкнул маску. Вперёд!

 

Ему показалось, что он решительно оттолкнул маску...

– Сашенька...

– Наташка...

– Не спи, Сашенька...

 

***

Хорошо, что Сергеич не стал выдрючиваться. Просипел что-то да чуть заметно дрыгнул рукой – и затих под маской, куда пошёл кислород. Так-то лучше...

Каннибал терпеть не мог, если находились умники, отвергавшие предложенную помощь. Тут так: или выплывай сам, или не дёргайся! А развозить уговоры, когда спасателю самому впору ласты заворачивать – последнее дело. Всё-таки Сергеич – правильный мужик!

Мама как говорила сыновьям? «От сумы, да от тюрьмы не зарекайся!» Про себя Игорь добавлял про коня, который и на четырёх ногах спотыкается. Это в том смысле, что никто не заговорён от того состояния, в какое попал сейчас Сергеич. Поиметь травму или просто обессилеть может любой. И ты, родимый – тоже. Так вот, это – прощается. А дальше всё зависит от того, сколько в человеке дерьма. Не в прямом смысле, конечно, а в смысле внутренней гнили. Есть она – и будет такой клиент вслух отказываться от помощи, а при малейшей возможности обвиснет на тебе.

Ещё и спишет какую-нибудь подлянку на экстремальность ситуации.

А человек без гнили – лёгкий человек. Будет держаться до последнего, а помощь примет как должное. Но и тебя, грешного, подопрёт плечом, если вдруг ослабнешь.

Так что дыши, Сергеич! Нам ведь ещё как-то сваливать отсюда надо!

 

Каннибал так увлёкся высокими рассуждениями, что не обратил внимания на слишком уж стремительно падающую стрелку манометра. Подачу кислорода, которую он установил на максимум, давно надо было уменьшить. Но кто обратит внимание на подобные мелочи, глядя на оживающее лицо друга? Уже не старшего товарища, к которому полагается обращаться по имени-отчеству и на «Вы», а просто ДРУГА. А может и БРАТА. Если не СЫНА...

 

– Сыночек!

– Всё хорошо, ма! Он приходит в себя!

– Сыночек...

– Ма!..

 

Паганель оторопело смотрел на скорчившегося на снегу Игоря. Он сам всего лишь несколько минут назад поднялся на ноги, продышавшись невесть откуда взявшимся кислородом. Игорь даже помогал ему встать. И вдруг такой поворот...

– Ма!.. Холодно... Костёр...

Санька протянул руку себе за плечо. В рюкзаке почему-то был баллон. Откуда? Он, судорожно дёргая плечами, стряхнул с них лямки и попытался рассмотреть показания манометра. Слишком темно...

– Ма...

Паганель чиркнул зажигалкой, чтобы осветить шкалу. Стрелка на нуле... Он с отчаянием стал озираться по сторонам, забыв отпустить кнопку зажигалки. Руку обожгло. Санька, недоумевая, глянул себе на руку, а затем, повинуясь какому-то наитию, поднёс крохотный огонёк к лицу Игоря.

– Как хорошо... Ма...

 

Они ПЛЫЛИ дальше. Оба совершенно потеряли ориентировку в сгустившемся мраке. Хорошо ещё, что успел произойти нужный для обоих перелом в понимании ситуации – и остатки сознания теперь толкали их вниз. А может быть, уже и не сознание, а всего лишь инстинкт теплокровных млекопитающих, рвущихся прочь с запретной для всего живого высоты? А может быть, и не это, ведь на такой высоте у выработавшихся людей зачастую не срабатывает даже великий инстинкт самосохранения. Но что-то же гнало их вниз, к жизни?

На пути к ней надо было ещё отыскать затерявшуюся в темноте палатку Курта и ниточку перильной верёвки, перечёркивающую пропасть Северной стены. На пути к ней надо было сделать ещё бесчисленное количество шагов, каждый из которых отбирал все силы души и тела. И каждый из этих шагов в ледяной тьме мог стать последним. Запросто.

«Давай... Давай...» – голоса не было, и Санька умолял товарища мысленно.

Или это был голос Игоря? Всё смешалось в сознании, но тело пока ещё находило силы для очередного движения. Верёвку, связывающую их, они собрали кольцами и теперь шли вплотную друг к другу – плечом к плечу. Оступись один – обречены оба. Но иначе идти сейчас было просто невозможно, потому что Паганель не только поддерживал Игоря, но и опирался на него. А в ушах нарастал звон, перемежающийся с чем-то, похожим на птичий пересвист. Порой казалось, что перепуганная птаха с криком носится над самой головой. Бред...

 

– Сашенька...

– Погибнешь, глупая... Кыш...

 

***

– Mister Vitali! They are together![20]

– Они вместе! – Виталий Егорович ткнул локтем Червонца и поправился: – Где-то рядом! Гриша! Я База! Приём!

В динамике раздался характерный тональный сигнал, но голоса не было. Ни Гришиного, ни чьего-либо другого.

– Гриша, я База! Почему молчишь? Приём!

Опять тональный сигнал.

– Голоса нет, – высказал предположение Червонец.

Начальник поднял глаза и кивнул.

– Гриша! Если меня слышишь – дай два тона! Дай два тона!

– Бип! – пауза, – Бип!

– Молоток! – прошептал Червонец.

– Связка где-то совсем рядом! Если понял, дай три тона! Дай три

тона!

– Бип!.. Бип!.. – и после томительной паузы, – Бип!

– Держись, Гришенька! Держись!

– Бип!.. Бип!.. Бип!..

 

***

Когда-то Гришка слышал, что настоящий марафон начинается только на сорок первом километре дистанции. Кто его знает, может, и так? Но навряд ли. Что же выходит, первые сорок километров бегунцы дурью маются?

Слышал Гришка и про то, что настоящий Эверест начинается лишь на спуске с вершины. В это тоже не шибко верилось. Во-первых, вниз-то всяко идти легче, чем вверх. И атмосфера становится гуще с каждым метром спуска. Но главное даже не в этом. Гришка всегда был уверен, что, покорив главную вершину планеты, дальше полетит, как на крыльях. Вот уж хрен!

Макушка мира, оказавшись под Гришкиными ногами, не добавила ему ни вдохновения, ни сил. Может, это и произошло бы при других обстоятельствах, попади он туда обычным образом? Но в этот раз, впервые в жизни, Гришка пёр на самый верх не ради спортивных достижений: высшей целью для него нынче была не тренога на вершине, не звание мастера спорта международного класса, а две живые человеческие фигуры, которые он так надеялся разглядеть среди мешанины камней на гребне. И не разглядел...

Жуткое осознание допущенной ошибки надломило Гришку. Сильнейший душевный подъём, гнавший его наверх, выплеснулся вхолостую. По вершинному ребру Эвереста, одолев за два часа от силы сотню метров спуска, теперь шёл вовсе не покоритель третьего полюса мира. Шатаясь на потерявших чувствительность ногах, давясь мучительным сухим кашлем, спотыкаясь и чудом удерживаясь на крутом склоне, вниз брёл донельзя измученный и раздавленный отчаянием мальчишка.

Нет, уже и не брёл... Потому что дальше идти было нельзя. Где-то в подсознании у Гришки вертелось подозрение, что он опять разминулся с теми, кого искал. Из памяти выпали имена и лица, осталось только смутное понятие: «ТЕ, КОГО ИСКАЛ»... И ещё более смутное, но твёрдое убеждение, что весь смысл оставшейся жизни свёлся к одной последней задаче – найти ИХ. Для этого надо поворачивать и идти опять наверх. А сил на это уже не было. Сил больше не было вовсе ни на что...

Огонёк, вспыхнувший в темноте чуть ниже по гребню, совпал по времени с настойчивым биканьем рации. Гришка попытался просипеть что-то в микрофон, но голосовые связки отказали совершенно. Он с трудом сообразил, чего от него хотят и, напрягая мозги, стал старательно высчитывать, сколько же раз надо нажать на кнопку вызова. Кажется, не ошибся...

И только покончив с «беседой», Гришка понял, что означает только что виденный огонёк. И даже вспомнил имена тех, кого искал. Ну да... Игорёша... и Сергеич!

Но как далеко... Метров пятьдесят, не меньше.

И всё равно ему стало легко. Наверное, всегда становится легко, когда, наконец, задача оставшейся жизни сводится к чему-то понятному, конкретному... и посильному. Вот они – его последние пятьдесят метров. Да хрен с ним, пусть даже шестьдесят! Их надо пройти, чтобы передать Игорёше и Сергеичу кислород. Он должен их пройти.

И всё. Больше он ничего и никому не будет должен...

 

Прошёл почти час.

– Бип!

– Гриша, База слушает! Ты их встретил?

– Бип!

– Живы?

– Бип! Бип! Бип!

– Кислород есть? Что с кислородом?

Молчание.

– Гриша, если кислорода нет, дай тон! Дай один тон!

– Бип!

– Сколько до рассвета? – осипшим голосом спросил Виталий Егорович.

– Час, как минимум...

 

Глава 9. КАННИБАЛ

 

Рассвет на вершине Эвереста – леденящее сердце и возвышающее душу зрелище. Только очень уж немногим из смертных выпадает счастье повидать его. Ещё меньше тех, кто сумел, вернувшись к людям, поведать об увиденном. Ведь оказаться в такой час в таком месте – чрезвычайное происшествие, практически не дающее шансов на спасение.

Каннибал, честно говоря, и в более благоприятных ситуациях не относился к тем, кто распускает слюни и ахи по поводу открывающихся с вершин красот. Тем более не до глазения по сторонам было теперь, когда он фактически тащил на себе обоих – вусмерть урюхавшегося Гришку и Сергеича, на которого свежая порция кислорода больше не произвела оживляющего воздействия.

Тащил, конечно, громко сказано. Не под силу никакому супермену, или даже двоим-троим, тащить обезножевшего на такой высоте человека. Другое дело, если тот сам на автопилоте делает необходимое: переставляет ноги, да ещё и не как попало, а так, чтобы не слинять куда-нибудь к чёрту на рога. Да и перестёжку на перилах, если пофартит дотащиться до них, никто не в силах сделать за другого. Только сам, если хочет выжить!

А святая задача тех, кто сохранил чуть больше сил – не сваливать вниз, спасая собственную драгоценную шкуру, а оставаться рядом с ослабевшим товарищем. Словом своим, мыслями своими, покуда ещё шевелящимися в отупевшей башке, вливать в него веру в спасение. Только так можно вытащить человека с того света, которым готово стать для него вершинное ребро Эвереста. Или проститься с ним в его последние мгновения...

Шлось Игорю на удивление сносно. Его до сих пор грело пламя костра, зажжённого мамой. Ведь что значит даже лютый, почти космический холод, способный пробить любую амуницию, в сравнении с огоньком, полыхающим в самом сердце?

– Спасибо, ма...

Лишь бы у мужиков хватало сил переступать ногами в нужном направлении. Лишь бы у мужиков хватало сил... Лишь бы у мужиков... Лишь бы...

Тени на снегу появились неожиданно и в неожиданном направлении – на восток. Если бы Игорь имел силы обернуться, он бы понял в чём дело: как раз в это мгновение первые лучи ещё прячущегося за горизонтом солнца отразились от снежного купола Эвереста и ударили ему в спину. Ещё через несколько мгновений эти лучи высветили треугольный нимб справа, где до этого лишь призрачно маячила пирамида Макалу – восточного собрата Эвереста. Ещё правее причудливым орнаментом заполыхали зубцы Лхоцзе. А небо начало стремительно наполняться густой бирюзовой синевой, всё увереннее вытеснявшей аспидную черноту.

Ошеломлённый открывшимся зрелищем, Игорь всё-таки повернул голову налево, где из клубящегося внизу чернильно-чёрного мрака высунулся отливающий розовым цветом клык какой-то неизвестной ему вершины. И только благодаря этому безотчётному движению, съевшему изрядную толику сил, он зацепился глазом за сидящего в скальной нише человека.

 

– Джорджи!

– Боже мой! Откуда вы здесь, мисс Рут? Я, наверное, схожу с ума...

– Джорджи...

– Вы никогда не звали меня так, мисс Рут! Мы ведь даже не помолвлены... И почему вы плачете?

– Джорджи...

– Я понимаю... И видит Бог, больше не стану медлить!

– Джорджи...

– Я буду просить вашей руки, мисс Рут!

– Джорджи...

– Мы проживём вместе сто лет... У нас будут самые красивые дети

в королевстве. А первенца мы назовём Эндрю. Как моего молодого друга...

– Джорджи...

– Он не проснулся вчера утром. Кто бы мог подумать, что я... переживу Эндрю! Ему ведь только двадцать два...

– Джорджи...

– Это прекрасный юноша. Я не добрался бы сюда... без него. Кто бы мог подумать...

– Джорджи...

– Но у меня ещё... есть силы. И кислород. А до вершины... совсем немного. Я дойду до неё. Только надо... поменять баллон... и подняться... на ноги.

– Джорджи...

– Я должен... дойти. Потому. Что она... есть... эта... проклятая... вершина...

– Джорджи...

– Всё будет... хорошо... Рут! Уже... светает. Боже... какое чудо!

– Джорджи!..

– Рут…

 

***

Жмур, как называют покойников в русских горах, кантовался в своём печальном состоянии невесть сколько времени. Так показалось Игорю, едва лишь он поближе разглядел его в забрезжившем, наконец, предутреннем свете. Одежда покойника, донельзя истрёпанная ураганными ветрами, совершенно не походила на ту, что носят высотники в наши дни. Никакой синтетики – голимая шерсть и что-то типа ХБ.

Лица у жмура, хоть и повёрнутого в сторону восходящего солнца, было не разглядеть – оно на сто рядов заросло толстым слоем льда. В руках мертвец держал баллон, на который, видать, он только-только собирался навинчивать редуктор. Другой баллон валялся под ногами.

– Всё! – Сергеич бухнулся рядом с жуткой находкой. Стянул с себя маску и привалился к боку покойника. – Лети отсюда! Мне здесь... хорошо. Как тепло. Солнце...

– Сашенька!

– Всё, маленькая! Здесь, правда, хорошо... Я не хочу. Лети отсюда!

– Сашенька!!!

– Лети отсюда... глупая...

 

Каннибал похолодел. Про подобные штуки им кое-что рассказывал Виталий Егорыч. Люди на высоте ведут себя так не потому, что вдруг захотелось покапризничать, дело стократ хуже – в начинающихся необратимых изменениях головного мозга. Если так, то жить Сергеичу оставалось считанные минуты. Орать, пинать – бесполезно. Хоть запинайся!

Кислород!!! Один из принесённых Гришкой баллонов подключили как раз Сергеичу, второй был у Игоря. Третий недавно окончился – Гришка же на нём шёл наверх... Но этого-то должно было хватить надолго? В чём дело?!

Игорь упал на колени рядом с Сергеичем и потянулся к манометру. «Блин! Неужели редуктор травит? Ё-моё... Кислород!»

Взгляд Каннибала остановился на баллоне, который Бог знает сколько лет держал в мёртвых руках неизвестный альпинист.

Кислород...

 

***

– Виталя, там уже светает! – затормошил начальника Червонец.

Виталий Егорович не ответил. Он почти с ненавистью уставился в спину китайца, опять зачирикавшего в микрофон на своём непонятном языке. Почему-то в голову настойчиво лезла неуместно-пошлая кличка, которую прилепил офицеру связи Гриша. Всего лишь неделю назад он распекал этого мальчишку за неподобающее поведение...

– Mister Vitali! – в голосе мистера Суня было изумление. – There is fourth![21]

– Что такое?

– Тампакс! – вдруг осклабился Червонец.

Видно, что перевода в этот раз ему не потребовалось. Ухмыльнулся, наслаждаясь изумлением товарища, выдержал паузу и пояснил:

– Это они так Валерку зовут! Ну надо же: в нужное время – в нужном месте! Всё, Виталя, прорвались!

 

***

Через два дня погода установилась, и на вершину без больших проблем взошла вторая штурмовая связка. Информацию об этом Виталий Егорович получил на высоте семь сто. Он сам не мог ответить себе, что погнало его навстречу спускающейся четвёрке. Вряд ли только желание исключить всякий риск при переходе через ледник, где находящиеся в эйфории измученные люди могли нарваться на большие неприятности. И особой необходимости стоять за спиной у врача тоже не было. Просто Виталия Егоровича не оставляло чувство неправдоподобности происшедшего. При всём том самоотверженном мужестве, которого он никак не ожидал от «молокососов», благополучный исход ночного восхождения казался чудом. А главным звеном в фантастической цепочке везения, спасшей его товарищей, было никем не ожидавшееся улучшение погоды. Во всяком случае, мистер Сунь, что-то объясняя про два встретившихся ветра, сам недоумённо пожимал плечами. И многое другое тоже не укладывалось в голове. Боясь упустить волну удачи, начальник экспедиции торопился лично вывести «везунчиков» из ВГЗ. И от греха подальше!

Но всё равно везение приходит только к тем, кто его достоин. Может быть, поэтому, отобрав рюкзак у Гришки, Виталий Егорович с удивляющей самого себя нежностью то и дело придерживал шатающегося из стороны в сторону маленького человечка. Так когда-то он выводил на первые прогулки внука...

 

Гришка пока мало что соображал. Ночь его продержали под капельницей. Правда, злодей Майорыч в палаточных условиях вену нашёл только с пятого захода. Да и то кубиков четыреста дефицитного зелья ушло просто под кожу – и теперь правая рука была как у Шварценеггера. Перестёжка на перилах проходила мучительно, и даже снятие «пятнадцатитонного» рюкзака с его плеч Виталием Егорычем ненадолго облегчило Гришкино состояние. Ноги почти не держали, и Гришка всё время норовил скособочиться – чтобы хоть как-то облегчить нагрузку на них. А то и просто съезжал на заднице. В башке, ускользая, крутилась одна назойливая мысль, которую он, страдальчески морща лоб, никак не мог зацепить...

Морщил лоб и Паганель. Обморожение, как ни странно, обошло Саньку стороной, и конкретная помощь врача ему даже не потребовалась. Только всё ещё при каждом шаге дико болела голова. А ещё он уже вторые сутки безуспешно пытался вспомнить, чей голос пробивался в его сознание на вершинном гребне. И откуда в мире промёрзших скал и вечного льда взялась пичуга, что-то свиристящая над самой его головой? Или это опять бред?..

Чему-то ухмылялся Валерка-Тампакс. Он тоже капитально урюхался в то утро под вершиной, но уже почти восстановил силы. Всё-таки Валера был моложе остальных и меньше других пробыл без кислорода. И ещё было похоже, что уж он-то свою мысль зацепил. Оч-чень даже интересную мысль...

Каннибал не ухмылялся, но и лоб не морщил. Его состояние соответствовало моменту – плавало где-то посередине между «хреново» и «очень хреново». А значит, надо было просто топать и не щёлкать клювом, чтобы не залинять куда-нибудь в бездонную трещину перед самой базой. Это оказалось бы совсем ни к чему, потому что Игорь теперь точно знал, кто больше всех ждёт его живым и здоровым с этой страшной и прекрасной Горы...

– Виталий Егорыч! – Гришка, кажется, просёк свою мысль. – Где рюкзак?

– Куда тебе сейчас рюкзак? – проворчал начальник.

– Да нет! Камень! Ну, это... с Боруса, – обычно говорливый, Гришка никак не мог совладать с языком.

Добившись понимания, он тщательно перепотрошил свои немногочисленные личные вещи и озадаченно поглядел на товарищей:

– Игорёха, где камень? А? Сергеич? Где камень? Виталий Егорыч?

 

Камень с саянской вершины не обнаружился. Да он и не мог обнаружиться, потому что остался лежать на высоте восемь шестьсот – на коленях у жмура, чей кислород оказался так кстати для Сан Сергеича. Только много позже Гришка сумеет вспомнить тот свой безотчётный душевный порыв. Да и то – не наверняка...

 

Глава 10. ФЁДОРЫЧ

 

– Ты, Сергеевич, только не обижайся! Но я тебе со всей душой говорю...

– Да о чём разговор, Фёдорыч?

– Сам посуди, сынок – какой из тебя рабочий? Голова-то светлая, спору нет, но руки не оттуда растут. Тебе бы чем-то другим заниматься...

– Да разве я не вижу? Но что ж мне – в челноки было подаваться? Или в чиновники лезть?

Хозяин ответил не сразу. Сорвал помидор, обтёр его платочком, машинально подбросил на ладони.

– Тут ты правильно рассуждаешь. Вашего брата в цех не очень-то и загонишь...

– Так, по твоему, и загонять не стоит...

Фёдорыч рассмеялся:

– Ладно! Давай-ка кончать симпозиум. Тебя разве переспоришь? Лучше вот этот попробуй. Глянь, какой красавец!

– М-м-м... Что-то с чем-то! Какой сорт?

– А бог его знает! Мать! Здесь кто у нас?

– Чёрный принц.

– Великолепно! Я такого чуда и в Оше не пробовал!

– А вот тут...

 

Контакт со свежими помидорами с детства лишал Саньку контроля над собой. Неудивительно, что уже битый час он бродил за радушным хозяином по бесчисленным грядкам и теплицам, с энтузиазмом дегустируя всё новые и новые плоды прямо с грядок. Конечно, огромным усилием воли он мог бы положить конец этой бессовестной обжираловке, но невооружённым взглядом видел, какое удовольствие доставляет радушному хозяину его безостановочное чавканье.

Честно говоря, такого сердечного приёма он даже предвидеть не мог. Прежние отношения с бывшим бригадиром были, мягко говоря, очень уж далеки от идиллии. Хотя, положа руку на сердце, Паганель не мог бы сказать, что чем-то виноват перед этим человеком.

Год назад, аккурат после экспедиции, Санькин «почтовый ящик» спёкся и, по протекции Витасика, его приняли на работу в маленькую частную шарашку. Ясное дело, умел он до обидного мало, во всяком случае, из того, что требовалось на новом рабочем месте. Но ведь искренне пытался компенсировать недостаток квалификации старанием и попросту отменной физической силой, в которой среди здешних пенсионеров ему равных не было! Впрочем, как ни странно, как раз в период ученичества никаких трений с новыми коллегами у него не возникало.

Проблемы начались тогда, когда он кое-чему научился и стал стягивать на себя операции, которые в маленьком коллективе не имели постоянных исполнителей. Потому что понял, что слесарь, коим он теперь являлся, обязан обслуживать более узких специалистов: сварщиков, токаря, вторичницу. В таком режиме, работал и сам Анатолий Фёдорович. Почему Санькины инициативы вызвали столь яростную реакцию бригадира – он так и не понял. Но реакция была совершенно неадекватной. А поскольку Паганель к подобному обращению не привык, пришлось ответить соответствующим образом. Короче, поговорили...

В общем-то, в маленькой их бригаде каждую неделю кто-то с кем-то подобным образом, то есть на матюгах, регулярно беседовал. Безо всякой классовой солидарности. Другое дело, что пролетарии умели виртуозно выходить из, казалось бы, непреодолимой конфронтации: прополощут друг друга на верхних регистрах, посопят по разным углам цеха и, глядишь, уже разливают в токарке невесть откуда взявшуюся поллитровку. И как с гуся вода!

Так мириться Паганель не умел. Во-первых, потому что по большому счету раньше ни с кем не конфликтовал – чем и заработал ещё в студенческие годы своё изящное прозвище. А во-вторых, не умел пить. То бишь не чувствовал нюансов ритуала, начинающегося с выискивания финансовых ресурсов, затем источника поступления этой самой поллитровки, посуды, закуски, места употребления... Однажды, отчаявшись, принёс пару бутылок и попытался, наконец, установить контакт с бригадой. Естественно, ничего не получилось – не стали пить! То есть один, самый страждущий, всё-таки припал, а остальные состроили очень постные лица...

Вторая фаза конфронтации началась с того, что Паганель, уже свободно ориентировавшийся в производстве, попытался выступить с рационализацией. Тут уж он получил с обеих сторон – и от пролетариев, и от «угнетателя». И то, как отнёсся к делу этот «новый русский», не разглядевший собственной выгоды, оказалось стократ обиднее всех насмешек со стороны работяг. Хотя бригадир и постарался талантливо резюмировать всё сказанное в предельно издевательской форме. Санька тогда впервые всерьёз пожалел об утраченном социальном статусе. Послать эту тупоголовую братию ко всем чертям хотелось до посинения, но удержался. Дёргаться в его положении не-ку-да...

А год назад Анатолий Фёдорович заболел. Сначала по мелочи – простыл на остановке. Потом простуда перешла в грипп, давший осложнения. Потом ещё что-то. Один раз, вроде бы отвязавшись от хворей, он появился на работе: похудевший и бледный, но чему-то улыбающийся. Походил по цеху – и исчез надолго.

Стало ли легче Паганелю уживаться с оставшимися? Бог его знает! Поспокойнее стало, но по этой ли причине? Нет, не по этой! Просто перестал принимать близко к сердцу дурость, на которую по неопытности вскидывался вначале. Да идёт оно всё!..

То, что продуктовый паёк на выбывшего из строя работника до сих пор выделяется, Паганель узнал только сегодня, когда его попросили забросить тому полмешка крупы и консервов. Это удивило: как-то не ожидал он эдакой заботливости от нынешнего своего начальника. Ну никак не вязалось это с обликом «нового русского»! Расчувствовавшись, согласился заскочить на пару минут.

 

А хозяин обрадовался гостю так искренне, что все планы насчёт блицвизита отпали сами собой. И совсем не из-за продуктов обрадовался, хотя, как прикинул Паганель, приварок был в этом доме не лишним...

– А, Сергеевич! Ну, тебя-то мне бог послал! – так совершенно неожиданно встретил его отставной бригадир. – Никак не одолею этот чёртов драндулет! – он показал на подростковый велосипед, разложенный на импровизированном верстаке.

– Какие проблемы? – из вежливости поинтересовался Санька, абсолютно не интересовавшийся подобной техникой.

Оглядевшись, он раскланялся с выглянувшей из летней кухоньки хозяйкой – маленькой ладной женщиной, совсем не соответствующей его представлениям о пенсионерке.

– Да ты понимаешь, внука подвожу... – огорчённо пояснил хозяин. – Тут в трещотке пружинка запала. Такая фитюлинка крохотная.. не поддеть. Руки-то не те стали, что бывалоча... Ну-ка, подсобляй!

 

Поддеть «фитюлинку» оказалось непросто, даже в четыре руки. У Фёдоровича они, действительно, мелко дрожали, а Паганель не привык к таким тонким работам. Но, зато, когда взмокшие от напряжения и перемазанные смазкой они одолели эту операцию и глянули друг на друга, то от души расхохотались.

– Мы с тобой – как два молодых фельдшера! – вытерев лоб, сказал Фёдорович.

– Это почему же?

– А потому что один знает как ставить клизму, а другой – куда!

Они опять рассмеялись. Льда в общении как не бывало. Потому-то так запросто они теперь ходили по помидорным джунглям, разговаривая даже на те темы, которые в иной ситуации показались бы рискованными...

– Дед, опять ты со своими помидорами? Когда только угомонишься? Ну-ка, давайте руки мыть! – с почти неуловимым нерусским акцентом скомандовала маленькая узкоглазая хозяйка. И улыбнулась Паганелю, как своему – просто и дружелюбно. Так, что у Сани отчего-то защемило в сердце...

– Давай без церемоний, Сергееич! – Фёдорыч, вытерев руки, легонько подтолкнул Паганеля на веранду, где уже был накрыт стол.

Помидоры на нём были во всех видах. Санька, любопытствуя, огляделся. На веранде, судя по всему, в это ещё тёплое время жили. Был в ней какой-то особый домашний уют, который создаётся не поймёшь сразу чем. То ли занавесочками на окнах, то ли подвяленными берёзовыми вениками, развешанными под потолком, то ли несколькими фотографиями, явно семейными. Он скользнул взглядом по одной, по другой... И бухнулся в плетёное кресло, очень удачно случившееся рядом – ноги враз отказались его держать.

– Хорош поросёнок? – Фёдорыч, не заметив Санькиного смятения, гордо кивнул на ту самую фотографию, от которой отшатнулся гость. – Младшенький! Сашенька! Ох и доволен будет, что лисапед спасли! А то дед чуть не оплошал...

Паганель, не слыша, смотрел на карточку, явно сделанную каким-то провинциальным фотографом. «Поросёнок» – пушистый пацанёнок лет пяти с огромным плюшевым мишкой наперевес – был, действительно, хорош. Но дело было не в нём. Прижавшись к пушистой голове мальчишки, с фотографии смотрела Наташка. Похудевшая и подурневшая, с печальными глазами на бледном лице, это была всё-таки она.

Наташка...

Паганель вздрогнул и очнулся оттого, что на колени ему по-хозяйски взгромоздился здоровенный чёрный котяра. Деловито муркнув, он без долгих церемоний вывернулся чуть ли не наизнанку, подставляя ласке горло и живот.

– Васька! А ну брысь! – вступилась за гостя хозяйка.

– Ничего, ничего, – пробормотал Паганель, машинально почёсывая кота.

Эта мягкая ласковая животина была ему сейчас очень кстати. Правильно говорят, что кошки на себя человеческие беды забирают...

– Избаловался, стервец. Верёвки из нас вьёт! Дочь-покойница совсем крохотным из похода принесла, – никак не акцентируя жуткое словосочетание, как данность, с которой все здесь давно свыклись, пояснил Фёдорыч. – Всё память...

– Наташка!!!

Молчание...

– Наташка...

 

***

– ...Хлеб наш насущный даждь нам днесь и прости нам долги

наши, яко мы прощаем должникам своим...

– Юноша, вы шапку-то снимите! – негромко сказал женский голос из-за спины.

Санька, спохватившись, сдёрнул бейсболку и тихонечко шагнул вперёд, пытаясь разобрать слова молитвы, которые привычной скороговоркой произносил молодой священник.

В эту церквушку на окраине города Паганеля занесло без всякого осознанного намерения. Просто на душе было плохо...

 

В Катманду неугомонный Гриша, едва выползший из-под капельниц, затащил его в буддистский храм. Они все тогда только-только начинали отмякать от пережитого на Горе, поэтому-то Санька и дал себя уговорить без большого труда. Сначала просто глазел на непривычно обряженную публику, как баран на новые ворота. Всё было в диковинку: и убранство помещения, и бритые черепа служителей, и барабаны, которые вертели своими руками прихожане. Молитвенные барабаны, как шепнул на ухо Гриша, уже успевший что-то понять в ритуалах.

Слов молитв там, естественно, тоже было не разобрать, но мало-помалу в его душе что-то зарезонировало. Он ещё успел прагматично задуматься о способе воздействия на психику, прежде чем отключился. То есть он не терял сознания или контроля над собой, но было впечатление, что его бессмертный дух отделился от усталого тела и витал где-то в прекрасном и вольном полёте. И в какой-то момент Паганелю показалось, что к нему в душу опять, как на Горе, стучится кто-то очень нужный, но совершенно забытый...

Второй раз его не пришлось даже уговаривать. Они с Гришей опять пошли в тот самый храм и опять наслаждались необъяснимым раздвоением личности. Души были умиротворены, и вообще, всё в жизни казалось прекрасным и совершенным. И тот, очень нужный «кто-то» приблизился ещё на полшага...

А потом пришёл МЧСовский борт, и пришлось в пожарном порядке сматывать манатки.

 

Никаких православных традиций родители-атеисты Саньке не привили. Поэтому и здесь он какое-то время просто стоял, уже не пытаясь вникнуть в непонятный текст, а впитывая в себя неведомую энергию, которую в маленьком церковном зале излучало всё. Он не умел молиться, не знал, как перекрестить лоб и когда надо бить поклоны. Он лишь надеялся, что произойдёт что-то, что смягчит раздирающую его сердце боль.

 

В самом страшном он обманулся. У стариков, как выяснилось, было две дочери. Котёнка в дом когда-то принесла не Наташка, а старшая, Ольга. Именно её фотография с чёрной каёмочкой, на которую гость поначалу не обратил внимания, висела там же на веранде. А Наташка была жива. И, возможно, вполне счастлива.

Но дело было даже не в Наташке...

Прокручивая в памяти рассказ Наташкиной матери, Паганель с ужасом сопоставлял с ним собственные, почти стёршиеся воспоминания. Неужели тогда, пятнадцать лет назад, до него дотянулись боль и отчаяние рожавшей Наташки? Ошибки быть не могло – новогоднюю ночь ни с какой другой не спутаешь.

И потом... Неужели прав был Юрик, уверяя, что дело вовсе не в его болячках, а в чём-то другом? В ком-то, кому нужна была его помощь...

Господи, но ведь что же это получается?.. Господи!

Паганель закусил губу, чтобы не закричать.

 

«...наутро, впервые после сумасшедшей новогодней ночи, Санька потянулся – и не почувствовал ставшей уже привычной тяжести в сердце. Осторожно поднялся, двинул телом туда-сюда, словно проверяя себя. Тихо... Немощь больше не вернулась. Осталось только неясное чувство то ли сожаления о чём-то, то ли ощущения своей вины – и тоже непонятно за что. Но и это постепенно прошло...»

 

– За упокой? Да, конечно! В субботу будет служба. Кого вы хотите помянуть?

– Дочку...

Женщина сочувственно посмотрела на Паганеля, потом взяла ручку и приготовилась писать.

– Как звали девочку?

Санька увлечённо уставился на неё. До этого момента он даже не задавался этим вопросом. Дочку звали... дочкой. Наташкина мать как-то ведь называла умершую внучку, но слова тогда летели мимо его сознания.

Паганель неловко поклонился озадаченной женщине и пошёл к выходу. Уже у самой калитки обернулся, глянул на крест над куполом, вокруг которого заполошно носилась какая-то мелкая птаха. Закрыв глаза, ещё раз поклонился в сторону креста и вышел за ограду.

 

Глава 11. НЕКРУГЛАЯ ГОДОВЩИНА

 

Один Бог знает, с чего это вдруг Витьку потянуло на литературу. Вроде бы во все предыдущие времена его самолюбие вполне удовлетворялось тем немногим, что он умел делать лучше других. Этого «чего-то», по правде говоря, было действительно не так уж много. Шурка-Макар по жизни лучше Зондера катался на лыжах, Медведь – лазил по горам, Лёшка и Карпуха – пели под гитару, Петюнчик веселее молол языком, а Очкобородый был просто здоровше. Реальность, прямо сказать, невесёлая... Другое дело, что Зондер приспособился ненавязчиво демонстрировать своё преимущество там, где вряд ли ожидалось появление нежелательных оппонентов. Скажем, быть лучшим горнолыжником среди бардов, лучшим альпинистом среди горнолыжников, лучшим бардом среди альпинистов. И так – до бесконечности.

Ву компрене?

Это замысловатое построение пошло псу под хвост, едва лишь Витькина супруга, Татьяна-Зондерша ни с того ни с сего стала впадать в грех стихосложения. До времени и Витька, и дочь Галина относили мамашкин бзик к патологическим последствиям черепно-мозговой травмы, полученной при исполнении сальто через руль велосипеда. Дабы любимую супругу и матушку не травмировать дополнительно, домочадцы даже старательно заучивали вирши, вылетавшие из-под пера новоявленной поэтессы с совершенно невероятной скоростью.

Дело приняло совершенно иной оборот полтора года назад, когда какая-то паскуда нашептала Татьяне про полуподпольное литературное объединение, уже более тридцати лет морочащее головы приличным людям. Вернувшись с подозрительно блестящими глазками после первой встречи с единомышленниками, она поставила жирный крест на предыдущих творениях... и тотчас же завела новую амбарную книгу, в которой с прежней скоростью стали появляться очередные произведения, теперь почему-то называвшиеся сонетами.

Что такое «сонет» и какое отношение он имеет к более понятному слову «соната», Витьке она толком разъяснить не соизволила. Как сказала всезнайка Галина, что-то любовное... Ну, блин, дожились!

 

На следующую встречу с литературными ухарями Татьяна поехала под конвоем супруга, впервые за двадцать лет безоблачной личной жизни осознавшего зыбкость своих мужских позиций. А как убойный аргумент в предстоящей разборке «Кто есть who?» Витька прихватил с собой любимую гитару, о гриф которой разбилось не одно нежное женское сердце.

Увы, аргумент не сработал. Шустрый бородатый мужичок, банковавший среди литераторов, поставил условие – петь только своё. И Витька заткнулся: поражать интеллигентную публику шедеврами типа борусской сортирной серии ему почему-то не захотелось. Но и Татьяну, завороженно глазевшую на бородатого шустрика – как выяснилось позже, члена Союза писателей и заслуженного деятеля чего-то там – оставлять без должного надзора тоже не хотелось. Пришлось ежемесячно таскаться на эти долбаные литературные посиделки.

Страшно вспомнить, какой пыткой обернулся для него последовавший год! Пока ни с того ни с сего с клавиатуры появившегося в доме компьютера не начали слетать озорные фразы, сложившиеся в рассказ про пьяного поэта, которого они с Галкой Ермаковой как-то по молодости заволакивали на приют! И нельзя сказать, что тема пришла на ум случайно. Нет уж, это была маленькая, но сладкая месть за многомесячное унижение! Если уж топтаться по ком – так по собратьям бородатого «сэнсэя»!

Но прежде чем уконтрапупить снобов-литераторов, Витька страстно желал обкатать свой «ответ Чемберлену» на сочувствующей публике. Кому же ещё, думал он, запасть на подобный шедевр, как не старой борусской толпе?

Дело было за малым: уболтать народ сбежаться на некруглую годовщину строительства избы. А как раз с этим обстоятельством вылезли непредвиденные осложнения. Зондер аж остервенел от унылых рож, с которыми толпа реагировала на, казалось бы, заманчивое предложение. Но до последнего надеялся, что кворум наберётся.

Чёрта с два! Уже на «американских горках», выводящих под Большой Курум, он по следам на снегу заподозрил, что перед ним прошли всего два человека. Один из них – с совсем крохотной ступнёй. Была ещё надежда, что кто-нибудь просочился на избу до снегопада, и, следовательно, не запечатлелся на свежевыпавшем снежном покрове, но это уж вряд ли.

Не везёт – так не везёт...

 

Не повезло круто. Дотащившись до приюта, Зондер обнаружил там весьма беспомощную парочку – Гёрлу с малолетним пацанёнком. Не сказать, чтобы эта тётка была так уж беспомощна, но с заготовкой дров в октябре, когда на окружающем ландшафте наметено по полметра снега, Гёрла с Саньком явно не совладали. В избе была чересчур уж бодрящая температура...

Надо заметить, что двадцать один год эксплуатации приюта не прошёл даром для окружающей природы. Сухостойного леса в радиусе минут сорока хода уже давно было не найти днём с огнём – не то, что в сумерках. Понимающие проблему люди приспособились заготавливать добротные чурки аж под Большим Курумом и перетаскивать их через второй перевал. Гёрла с сыном честно притащили по чурбачку – и теперь припухали, пытаясь растянуть их до нескорого октябрьского утра. Задача, даже с учётом приплюсованной Витькиной чурки, явно не решаемая. Тоскливо уразумев, что наметился облом не только с презентацией литературного шедевра, но и вообще с планами по-человечески отдохнуть, Зондер поморщился, перешнуровал ботинки и попёрся обратно через перевал – за дровами.

 

***

– Санечка, ты мою шапочку не подобрал? – Ленка мотнула своей золотистой гривой, стряхивая снег, густо запорошивший волосы.

Машину тряхнуло на колдобине, и Паганель проснулся от короткого сна. Открыл глаза и несколько секунд никак не мог сообразить, где находится и куда делась Ленка.

– Сергеич! Не спи – замёрзнешь!

Слаженный вопль сидевших впереди Валерки и Игоря окончательно разбудил Паганеля. Тряхнув головой, он сбросил оцепенение и огляделся.

Машина – новенькая Валеркина иномарка – уже катилась с перевала вниз. Значит половина дороги позади. Ещё сотни три километров – и они окажутся в вотчине его молодых друзей, наконец-то уговоривших Паганеля погостить недельку-другую. Потопчут ранний снежок на резных гребнях Боруса, подышат чистым горным воздухом, потусуются на их коронном приюте...

Да чего там говорить – лучше сбежать, куда глаза глядят, чем околачиваться на вдруг опостылевшей Китайке. После визита к Фёдорычу там каждый закуточек бьёт по нервам, будоража память. Нервы вообще стали ни к чёрту – вон уже и покойники начали сниться! Ленки-то уж пятнадцать лет, как нет в живых...

Паганель вздохнул. Именно с гибели Ленки в жизни началась чёрная полоса, в конечном счёте уворовавшая у него и Наташку. Он всем нутром своим понимал теперь, как ждала она в ту осень его возвращения. Нет, не она – они! Ведь именно о своей беременности, радующей и тревожащей, спешила сообщить Наташка тогда, в аэропорту!

Как же туп он был...

Но ведь не зависело от него их опоздание! Нельзя им было уезжать, хотя бы не попытавшись найти тела Безуховых! А эти поиски, не дав результата, чуть не обернулись ещё одной трагедией. Слава Богу, обошлось парой поломанных рёбер и двухнедельной отлёжкой в Оше...

И всё-таки неужели отношения с Наташкой поломало только его опоздание? Что же произошло с ней в те месяцы? Разлюбила? Полюбила другого?.. Беременная?! Нет, не может быть!

Санька опять вздохнул. Может быть, ещё и потому так плохо было у него на душе, что слишком долго теплилась в ней робкая надежда на чудо. Вспомнив, наконец, чей голос тащил его к жизни в кошмарную ночь на вершинном гребне Эвереста, он уверовал в то, что Наташка жива и ждёт. И в загаданный ею самой срок отыщет его и покажет ему мальчишку с раскосыми глазами – такими же, как у неё. Оказывается, зря. Разве что фотокарточку на детской могилке доведётся повидать... Если хватит мужества выспросить у Фёдорыча, где похоронили внучку.

Мальчишка с раскосыми глазами у Наташки есть. Но этого пушистого «поросёнка» она родила другому. И нечего туда соваться со своими воспоминаниями... И вообще, хватит травить себе душу!

Паганель решительно стукнул себя кулаком по колену. Оторвал глаза от мелькающих за окном красно-золотых рощиц, уже почти неразличимых в густеющих сумерках, глянул на попутчиков. Те явно угомонились: Игоря вообще сморило сном, и Валера крутил руль в молчании. В зеркале Паганель заметил, что тот улыбнулся чему-то своему. Вот уж кто не мучается всякими комплексами! И вовсе не потому, что циник, как поначалу показалось многим в экспедиции, тут что-то другое. Надо только присмотреться... Ведь на Горе, если верить Игорю, именно Валера вытащил их троих с того света.

Но уж прозвище эти молодые орлы ему прилепили – закачаешься! Это надо же до такого додуматься... Тампакс... Хм...

 

***

Комплексовать из-за своей неприличной кликухи Валера даже не собирался. Ещё чего!

Во-первых, это прозвище он получил ещё в «значках» за вполне завидное качество оказываться в нужное время в нужном месте. Вроде бы как в любом деле быть затычкой. А во-вторых, для полной ясности: в том месте, на которое некоторые умники намекают, лишний раз погостить ещё никто не отказывался!

В нужное время в нужном месте... Ха! Да полегли бы они там, на Горе, если бы Валера не подгадал, когда из палатки вылезти! И не раньше, и не позже – а в самую дырочку!

Гринька-то, ясное дело, чего ради попёрся в ночь: они с Каннибальчиком всё равно, что братья. И ещё неизвестно, стал бы Гринька так упираться ради кого другого?

А если кто считает, что Валера кайф ловил в палатке c покойником, пока остальные по ночной Горе шарились, так извините-подвиньтесь. Может, если бы Гринька рацию не утащил, Валера и придавил минуток двести-триста: взвёл бы будильник на хитром германском матюгальничке, кислород на ночной минимум включил и отдохнул спокойно, прежде чем идти отлавливать заблудшие души. Тем более, был приказ начальника: до рассвета не рыпаться.

Только без рации засыпать Валера не решился. Проспать рассвет в такой ситуации – западло. Так что пришлось ему ночь коротать без сна, как мальчику Зюзе. Потому и вылез из палатки на час раньше намеченного срока. Как оказалось – в самый раз!

Во, зрелище было! Не для слабонервенных! Сергеич и Гринька в глубоком отрубе, а Каннибальчик над ними с каким-то доисторическим баллоном колдует. А рядом жмур: весь ледяной и с редуктором в руках. И такое впечатление, что Каннибальчик баллон у него из рук выцарапал. А второй баллон, пустой, под ногами валялся.

Но неужели Каннибальчик, дурила, оттуда что-то выцедить пытался? Да откуда там давлению остаться? Жмур-то, по первому Валериному рассуждению, кони кинул ещё при царе Горохе. Если не раньше!

С другой стороны, если на твоих глазах друзья загибаются, за любую соломинку будешь цепляться. И кто знает, может парочку-другую атмосфер Сергеич из жмуровского баллона всё же захавал? Потому как последний свой кислород они скушали задолго до встречи...

Каннибальчик-то с Гринькой кое-как на копыта поднялись, а Сергеичу даже реанимационная доза не помогла – пришлось на себе выволакивать. Так что Валера лишний раз убедился, что не зря силы ночью экономил.

Но всё равно, лежали бы они все четверо рядом с тем жмуром, если бы он чуть пониже на четырёхлитровый полный баллон не напоролся. Только этим и спаслись. А жмур – дело десятое...

Это потом, на семь сто Валера что-то начал догонять, когда Егорыч на уши встал от его рассказа. Вдруг, говорит, это Мэллори? А фиг его знает... Валера тогда в истории не шибко силён был, так что полностью врубился в ситуацию только в Катманду, когда их в английское посольство пригласили. Вот уж где он охренел на всю катушку!

Сэр Джордж Мэллори, оказывается, почти что ихний национальный герой. Сгинул на Эвересте в двадцать четвёртом году вместе с совсем молодым пацаном. Последний раз их видели в телевик кинокамеры где-то на восемь шестьсот – под второй ступенью. Даже кадры сохранились: две чёрные точки на снегу, исчезающие в облаках. А шли они с севера, от Ронгбук Шар! Лезли, ясное дело, по «классике», но ведь гребень вершинный – тот самый!

Именно тогда Валера окончательно понял, что вновь оказался в нужное время в нужном месте. Ведь из них четверых, кто рядом с английским жмуром ошивался в ту ночь, он единственный что-то соображал. И следовательно, он единственный, кто может сэров вывести туда, тем более что хорошо запомнил место. Там англичане сунулись не в тот проход, когда хотели сваливать с гребня. Очень характерная ниша – типа камина. А остальные вот уже семьдесят лет прутся мимо...

Вдруг это и вправду Мэллори окажется? Так это же золотое дно будет! Вот что значит: в нужное время и в нужном месте!

Валера, хоть и увлёкся приятными размышлениями, вовсе не прозевал тот момент, когда встречная машина, вдруг ни с того ни с сего, резко мотнулась на его полосу, ослепив мощными галогенками. Он отреагировал моментально, порадовавшись, как легко слушается руля новая тачка. Но тот, встречный, как взбесился, заваливая всё круче и круче в его сторону. Валера понял, что не успевает вывести машину из-под удара. Он закричал что-то и увидел, как вскинул голову задремавший было на левом сиденье Каннибал...

 

***

«Скорая помощь» из ближайшего райцентра подошла примерно через час. Но и к этому времени гаишники ещё не добрались до пассажира, всё слабее стонавшего между задним и передним сиденьями изуродованной иномарки.

– Живые есть? – спросил фельдшер.

– Один водитель жив, – сумрачно ответил куривший в сторонке лейтенант, – повезло, что руль справа... А того вряд ли довезёшь. Отоварило от души...

– А эти? – фельдшер кивнул на несколько лежавших в сторонке тел.

– Сразу...

 

***

Зондеру пришлось сделать две ходки, прежде чем горка дров на веранде не приобрела мало-мальски приемлемые габариты. Второй раз он ломился через курум[22] почти по полной темноте. Хмуро похлебав какого-то супчика, – не иначе, как из змеиных головок – Витька на четырёх костях уполз в пустовавшую Келдышеву нору за печкой. Расчехлять гитару он даже не подумал. Не тот случай...

...Гёрла заскулила совсем по-щенячьи, едва лишь Зондер кое-как умостился за печкой и собрался урвать энное количество сна. Ведь и смолоду ему не каждый день приходилось трижды кряду корячить полномерный груз по Большому Куруму...

Как же! Уснёшь тут!.. Какое-то время Витька пытался отгородиться от писклявого бабского скулежа, глубже и глубже влезая головой в спальник. Нет, бесполезно. Он всё с большим ожесточением клял про себя так некстати заблажившую тётку.

 

Гёрла, или по ещё более пренебрежительной кликухе Супнабор, была из тех женщин, которым в зондеровской табели о рангах места не находилось вовсе. Не имеет права женщина, хоть на что-то претендующая в своей личной жизни, быть похожей на драную кошку! А именно такая ассоциация напрашивалась на ядовитый Витькин язык всякий раз, когда не удавалось разминуться с Гёрлой, что-то слишком уж зачастившей в последнее время на избу. Да ещё с пацаном.

Вообще-то Витьке не взять было в голову, какой мужик в здравом уме мог польститься на эти кости? Но ведь не от святого же духа родила? Видно, мир не без добрых людей... Но лично Зондер на подобный подвиг не пошёл бы ни за какие коврижки! Даже при всём своём выдающемся баболюбии. Да разве же это баба? Точно, что суп-набор!

Прочистив душу столь энергичной тирадой, Витька вдруг подумал, что чем-чем, а слезоточивой сентиментальностью Гёрла не отличалась никогда. Ему вдруг стало неуютно, как будто эта непонятная женщина могла подслушать его не слишком интеллигентные мысли. А что, с неё станется! Не зря Келдыш намекает, что Гёрла – маленько ведьма... Да уж какое там «маленько»! В прошлом году весной такое вытворяла – весь народ на уши поставила! Пришлось потом на руках вниз нести. Не дай бог сейчас что-то в том же роде...

– Ты чего, Гёрла? – он щёлкнул фонарём и осветил угол, откуда доносился скулёж.

Гёрла притихла на пару секунд, а потом, видимо, её прорвало. Теперь она выла во весь голос.

Зондеру стало совсем не по себе. Он выкарабкался из спальника и перебрался поближе к рыдающей тётке. Та, свернувшись в комочек и уткнувшись лицом в ладони, тряслась всем своим нескладным тощим телом. Почему-то у Витьки перехватило горло. Он протянул руку и стал гладить Гёрлу по вздрагивающим плечам и растрёпанной голове:

– Ну что ты, Наталья? Всё будет хорошо... Ну не надо!

– Сашенька, – захлёбывалась тётка. – Сашенька...

Витька совсем перестал что-либо соображать: Санёк в полном порядке дрых в своём спальничке. Чего блажить-то? Нет, всё-таки чердак у бабы явно не на месте... Но, повинуясь неожиданно тёплому чувству, поднявшемуся из самого сердца, он продолжал бессмысленно утешать невесть о чём сокрушающуюся женщину:

– Ну что ты, Наташ? Тише. Пацана напугаешь...

 

Глава 12. ЧЁРНАЯ ТРОПА

 

Фома всхлипнула.

– Блин, они что, охренели? Жить бы да жить ещё, – она помолчала, выпила, не чокаясь, и буркнула: – Если ещё кто ТУДА надумает – мне не попадайтесь! Придушу, блин, так и знайте!.. Зондер, паскуда, пой!

 

Витька, честно говоря, с самой первой незабываемой пьянки на избе терпеть не мог «концертов по заявкам». Бывают же уж-жасные умники, с потугой на остроумие требующие, чтобы душа сначала развернулась, а потом свернулась. У него иной раз даже руки чесались одеть на головы таким ценителям свою Лябастру – драгоценную гитару, пережившую на избе не одно «кораблекрушение».

Но тут, конечно, не тот случай. Годовщина строительства избы – а толпа собралась как раз на очередную такую годовщину, хоть и не круглую – на этот раз больше напоминала поминки, чем былые разудалые сборища. Слишком уж много народа успело по разным причинам перебраться на тот свет. А ровно год назад в такой же октябрьский вечер погиб Игорёк. С утра его и других ушедших друзей навестили на кладбище, а сейчас, плюнув-таки на всяческие заморочки, собрались за этим столом. Кто ещё в состоянии оказался сюда подняться, естественно...

А песню Витька собирался спеть и без всяких указаний со стороны Фомы. Ту песню, которую ничем не заменишь в таких случаях. Да и зачем её менять, если по некоторым предположениям она старше даже совсем уже седого Келдыша? И ведь ни одного лишнего слова...

 

«Есть в безымянной долине

Холмик печальных камней

И ледоруб посредине

Воткнут руками друзей,

Ветер тихонько колышет,

Гнёт барбарисовый куст,

Парень уснул и не слышит

Песен сердечную грусть...»

 

Тихо за столом. Пока тихо. Конечно, проскочат ещё «два по сто» – и жизнь возьмёт своё. Станут громче голоса, посыплются шуточки, зазвучат совсем другие песни. И ничего недостойного в таком повороте нет. Что же, друзьям ОТТУДА приятно на кислые наши рожи любоваться?

Но ещё пару минут будет тихо...

 

– Народ! Есть тост! – раскрасневшаяся Валентина вскочила на нары. – За деток!

– Почему только за деток? А за внуков?

– Что дети? Главное – процесс, – тихонько пробурчал над ухом

у Зондера Очкобородый. – Ферштейн?

– Йа-йа... – ухмыльнулся Витька. – Их либе айне фрау...

 

Всё путём, сэры и сэруньи. Жизнь продолжается!

 

***

– Вы не будете так любезны одолжить мне три рубля пятьдесят копеек?

Паганель обалдело уставился на того, кто отвлёк его от созерцания поросших кедрачом гор за окном автобуса.

– Вы не будете...

– Не буду, – улыбнулся Паганель, поняв, что столь церемонная фраза произнесена мальчишкой лет десяти. – Не буду по той простой причине, что слово «одолжить» предполагает возврат ссуды. А вас, мой дорогой сэр, я вижу в первый и последний раз.

– Видите ли, я обязательно верну их вам переводом, – сказал мальчишка, беспокойно озираясь на приближающуюся кондукторшу.

– Да? – Паганель изумлённо уставился на настырного заёмщика.

Хотел ещё капельку побалагурить с необычным собеседником, но понял, что пацану сейчас не до светской беседы. Кондукторша уже почти нависала над ними.

– Ладно, это мы обсудим попозже. Два билета, пожалуйста. Э, а тебе до конца? – уточнил он.

– Да, благодарю вас!

Паганель хмыкнул про себя. Ну надо же! Пацан говорит правильным языком, а слушать дико. Как мы все одичали...

– Видите ли, я нечаянно забыл кошёлек дома. Иначе бы я, разумеется, сам расплатился. У вас найдётся ручка записать адрес? Почему вы смеётесь?

– Видишь ли, у меня нет ручки записать адрес. Да и не нужно это. Я не одолжил тебе деньги – я просто выручил тебя. А ты, может быть, выручишь кого-то ещё. Знаешь, как говорят: делай добро...

– И кидай его в воду, – закончил мальчишка.

– Ну вот! А ты сразу – адрес!

 

***

Если честно-честно, то Санёк ехал мириться с мамой. Не то чтобы они очень уж сильно поругались утром, но до слёз дело дошло. Со стороны Санька. Слыханное ли дело, чтобы мама не взяла его с собой на Борус? Тем более что он так старался всю неделю... И в школе, и дома, а в музыкалке вообще ужас что пришлось перетерпеть! Хоровичка устроила всем такой тарарам – просто кошмар! И чего ей только надо?

Век бы не ходил Санёк ни на хор, ни на сольфеджио, если бы не хотелось научиться петь песни под гитару – как дядя Зондер. Особенно боевую альпинистскую: «Вот это для мужчин – рюкзак и ледоруб!». И ведь действительно, что ещё нужно настоящим мужчинам, к которым Санёк относит себя с тех пор, как самостоятельно смог пройти по тропе к Пелеховскому приюту?[23]

Мало кто из сверстников разделял его увлечение горами. Умный в гору не пойдёт – это ведь так логично! Ну, разве что на охоту или за кладом. С этим одноклассники ещё как-то согласились бы, но просто так?.. Увы, чаще всего ответом на его восторженные рассказы о походах на Борус были соболезнующие взгляды и очень понятный жест, когда крутят пальцем у виска.

Понятно, что большинству не в пример интереснее мечтать о боевых подвигах. Тем более что на экране видака всё так просто: мочи себе нехороших парней направо и налево! Раз у тебя автомат покруче, и ты с ним управляешься ловчее других – значит никаких проблем! Пацаны аж писаются от зависти, когда Шварца или Сталлоне смотрят по двадцатому разу. А вот Саньку Сталлоне понравился только в одном фильме – где он играл скалолаза. Он там никому зла не хотел, а просто защищал друзей... А как лазил по горам!

Нет, всё-таки зря Санёк поссорился с мамой. Она у него замечательная! Никогда не кутает его в меховые шапки и шубы, а сама вяжет спортивные шапочки и шьёт настоящие альпинистские пуховки, в которых легко и не жарко. А брать его в горы не боится даже зимой... Вот только мама чересчур сентиментальна. Ладно бы без посторонних – это ещё куда ни шло, но ведь и при всём честном народе забывается и зовёт почти взрослого сына Сашенькой! Хоть под землю проваливайся!

И ещё Санёк очень обижается, когда мама уходит на Борус без него. Это, правда, бывает не слишком часто, но тем более обидно. Даже не в обиде дело, просто в таких случаях Санёк очень волнуется за маму. И пусть она не смеётся, что нечего ей в горах бояться! Есть чего! Сама же сказала как-то, что папа погиб в горах.

Вообще-то, мама больше этого не повторяла. И не смогла ничего толком рассказать, когда Санёк недавно попытался расспросить её подробнее. Что-то тут не совсем понятно... Правду говоря, он даже сильно подозревает в последнее время, что папа вовсе не погиб. Наверное, просто ушёл от мамы. Только и в это не очень верится. Ведь мама такая красивая!

Нет, что-то здесь непонятно. Однажды Санёк нечаянно увидел, как мама плакала, разглядывая старую фотографию. Позже он нашёл эту фотографию и долго рассматривал смеющуюся на ней маму и какого-то мужчину. Неужели она раньше была такая толстощёкая? Кошмар!

 

Дяденька, который расплатился за билет, на какое-то мгновение показался Саньку похожим на мужчину с фотографии. И одет он почти так же, только не в штормовку, а в анорак[24]. И рюкзак на нём классный... Боевой, как говорит дядя Гриша. Но даже не рюкзак полностью покорил Санькову душу, а торчащий из него настоящий айсбайль![25] Санёк с тайной надеждой ждал, что очаровавший его попутчик доедет с ним до конечной остановки, откуда начинается тропа на Борус. Тем более что топать по тропе в одиночку он всё-таки побаивался... Но мужчина сошёл на Уйском перекрестке[26] и, прихрамывая, пошёл к кладбищу. Жаль...

Санёк призадумался. Затея с самостоятельным походом на избу уже не казалась ему бесспорной. Одно дело идти по тропе днём и в компании, и совсем другое – на ночь глядя и в одиночку. Он вдруг вспомнил, как дядя Очкобородый рассказывал про следы рыси, которые встречал на снегу прошлой весной... Может, лучше вернуться домой?

Но ведь он не солгал тому дяденьке насчёт забытого кошелька! Опять ехать зайцем? А вдруг оштрафуют? Или в школу сообщат? Нет уж, надо идти. Фонарик всё-таки у него есть! И надо достать из кармана ножик – оружие, как-никак. Зато как здорово будет подкрасться к маме там, на избе, и напугать её! И сразу помириться.

Он достал фонарик и включил его. У, отлично! И почти не страшно...

 

***

– Зондеры, у вас совесть есть? Куда торопитесь? И так уже только раз в год встречаемся! Татьяна, это всё твои штучки? Знаем, знаем! Да кому твой Зондер теперь нужен? Из него же песок сыпется! Что? Не сыпется? Ну так тащи его под нары. Пять минут, небось, хватит? Чего-чего? Да брось ты! Долго ли умеючи! Ах, умеючи – долго? Ну, вы гурманы... Галинка, а ты чего уши развесила? Кыш отсюда шашлык жарить! Дай родителям про любовь поговорить. Ты что думаешь, тебя другим способом делали? Небось, там же, под нарами... Рыба, а ты чего му-му гоняешь? Наливай Витьке! Ничего-ничего, у них нынче Зондерша за рулём! Во, нормально! И ещё разик... Зондер, доставай свою балалайку! Ну, паразит, уже и зачехлил! Доставай, пока не удавили! Давай ещё что-нибудь жалистное... Ой, ребята. Я ж вас всех так люблю!

 

– Вить! – Татьяна поманила мужа на веранду.

– Айн момент! – он уже взял аккорд и не хотел терять кайф. –

Для нашего дорогого друга из солнечной Италии исполняется итальянская народная песня: «Уно комплименто»! Бон джорно, Бамбино!

 

Если Шурка-Келдыш был непревзойдённым эрудитом, то выдающийся лингвист Витька славился умением связать хоть пару слов на двух десятках языков. И как было не щегольнуть этим качеством перед невесть откуда взявшимся в сибирской глубинке синьором Чезаре, которого нынче демонстрировала обалдевшей толпе тихушница Людка.

– Бон джорно, Виктор! – Чезаре, довольно улыбаясь, сыпанул ещё целую горсть итальянских словечек. Но Витькин запас был уже исчерпан, поэтому он умоляюще глянул на Людку, показывавшую ему кулак из-за спины итальянца.

– Уно моменто! – решительно встряла в дипломатическую беседу Зондерша и простым русским языком добавила: – Да выйди ты на минутку, пьянь голубая!

– Ну чего у тебя? – недовольно спросил Витька, когда они вывалились из шумного полумрака избы в более-менее светлые сенцы, громко именуемые верандой.

– Вить, ты ещё на ходу?

– Какой вопрос? На «Шхельду» снаряжаешься?[27] Давай провожу!

– Брось дурью маяться. Наташке плохо. Проводи её вниз.

– Что с ней?

– Сама не понимаю. Запсиховала ни с того ни с сего. Поди, за Санька беспокоится...

Своего сорванца Гёрла обычно приводила с собой. Пацан обтёрся во взрослой компании и малину никому не портил. Но на таких мероприятиях мелким делать нечего: пьянка есть пьянка.

Зондеры сами лопухнулись, приведя с собой дочь. Но Галинке всё-таки почти семнадцать.

– Тогда и Галке тоже нечего тут ошиваться.

– Ты что! Она за шашлык удавится! Так ты пойдёшь?

– Я маленько принял.

– Ничего, пока до машины дотопаете – всю дурь выгонишь! А в город не суйся, перед постом ГАИ развернись. Там ей пешком – пять минут.

– Ну, лады.

– Ты ж у меня хороший, – Таня поцеловала мужа. – К утру ещё и вернёшься. А мы тебе шашлычок заначим. Только давай, не тяни!

– Айн момент!

Одним моментом, естественно, Витька не отделался. Вырываться с мясом из столь тёплого сборища не хотелось, как и привлекать внимание к самому факту эвакуации. Поэтому прежде, чем удалось убрать на консервацию главную ценность – Лябастру, ему пришлось-таки спеть песню из фильма «Формула любви», расцеловаться с прослезившейся Фомой и дёрнуть по полкружки «сока Гамми» с ничего не понявшим из песни, но ужасно благодарным за внимание Чезаре...

 

– Ну наконец! – Татьяна, поджидавшая у крыльца, уже готова была зашипеть, как перегретый утюг. – Ты там не добавил, дорогой?

– Обижаете, мадам! Где Гёрла?

– Уже ушла. Ждать тебя замучилась. Темнеет-то вон как быстро! Давай догоняй, бабский угодник.

– Прорвёмся... как чирей! Понеслась душа в рай!

 

***

– Ма!..

Паганель с изумлением и ужасом смотрел на скорчившегося на снегу Игоря. Он сам всего лишь несколько минут назад поднялся со снега, продышавшись невесть откуда взявшимся кислородом. Игорь даже помогал ему встать. И вдруг такой поворот...

– Ма!.. Костёр... Холодно...

Санька протянул руку себе за плечо. В рюкзаке почему-то был баллон. Откуда? Он, судорожно дёргая плечами, стряхнул с них лямки и попытался рассмотреть показания манометра. Слишком темно...

– Ма...

Паганель чиркнул зажигалкой, чтобы осветить шкалу. Стрелка на нуле... Он с отчаянием стал озираться по сторонам, забыв отпустить кнопку зажигалки. Руку обожгло. Он, недоумевая, глянул себе на руку, а затем, повинуясь какому-то наитию, поднёс крохотный огонёк к лицу Игоря.

– Как хорошо... Ма...

 

Было такое наяву или не было? Паганель так и не выяснил этого. Ни он, ни Игорь ничего не смогли вспомнить наверняка. А Гриша, который всё-таки заметил тогда вспышку зажигалки, уверял, что ситуация была совсем иная: чуть живой Игорь всё-таки пытался тащить на себе ещё менее живого Паганеля. Правда, Гриша тогда сам уже почти ничего не соображал...

 

Но почему сейчас огонёк в руке опять всколыхнул в памяти именно эту картину?..

Паганель погасил зажигалку, успев разглядеть поворот тропы вокруг вывороченного с корнем дерева. Какое-то расстояние теперь можно пройти и в темноте...

Он не слишком переживал из-за того, что угодил в такую темень. Во время гималайских сборов, которые проводились на Борусе, по этой тропе приходилось пробегать иной раз по три-четыре раза на дню. Заблудиться здесь практически невозможно – за исключением одного места возле перевала, который аборигены называют «Лёгкий пар». А торопиться ему некуда. Вряд ли он в этих краях интересен хоть кому-то кроме Гриши...

Конечно, всё равно жаль, что потерял столько времени на кладбище, тщетно пытаясь найти могилу Игоря. Можно было бы приехать сюда назавтра вместе с Гришей, но Паганелю в первый раз хотелось побыть с Игорем один на один. Чтобы никто не помешал им поговорить...

Паганель в очередной раз щёлкнул зажигалкой. И почти сразу откуда-то сбоку донёсся крик. Ему показалось, что крик женский... Он резко остановился и прислушался. Закричали опять – совсем рядом.

 

***

Зондер капут!..

Непонятно, из чего злодейка Людмила делает этот чёртов «сок Гамми», но кое-что, пожалуй, можно предположить. Например то, почему застрял в Сибири её синьор. Да ведь ежели каждое утро принимать хоть по мерзавчику такого зелья, через неделю начисто забудешь, где там родной Аппенинский полуостров! Надо же, как по ногам шибануло... Жуть!

– Наташка! Ты совесть-то имей! Куда гонишь?!

Гёрла не ответила. Ну как же, ответит она в таком настроении! Вот же чёртова ведьмачка!

Витька, конечно, вовсе не обижался на всполошившуюся тётку. За что обижаться-то? Дело житейское: шибанули гормоны в голову.

Тяжело всё-таки бабам без мужской ласки. Все неврозы и психозы – исключительно отсюда, в этом Зондер был уверен несокрушимо, отчего и пытался время от времени в меру своих скромных сил – и высокой нравственности! – хоть чуточку скомпенсировать несовершенство мироздания. Но даже в состоянии, близком к бодуну, он не предложил бы подобные услуги Гёрле. И вовсе не потому, что похожа на драную кошку – этого обстоятельства он больше как-то не замечал.

Дело маленько в другом...

Спать надо с женщиной, которую любишь. Это – аксиома. Есть, конечно, ещё некоторые варианты, которые почти вписываются в нравственные нормы. Но помыслить такое о той, которая доверилась тебе как брату... Витька не забыл тот вечер год назад, когда Наташка белугой ревела на нарах, а он растерянно лежал рядом и гладил её. Они были одни, и при его-то квалификации применить более сильнодействующие методы утешения было элементарно просто.

Только очень большой вопрос: уважал бы он себя после этого?

А вот друзьями они стали. Иногда, оказывается, достаточно, чтобы непонятный и даже чем-то неприятный тебе человек просто раскрылся, обнажил свою живую душу...

Но всё равно нельзя так гнать бедного пьяного Зондера! Щас точно куда-нибудь впоремся...

– Наталья, ну имей же ты совесть! Хенде-хох! Доннер ветер твою мутер! Не видно же ни хрена! Битте!

Наталья резко остановилась. Тропу под ногами действительно было уже совсем не разглядеть. Снег остался наверху, а здесь им даже не пахло. Зима нынче запоздала. Да ещё опавший лист местами так прикрыл землю, что ноги не чувствовали разницы между тропой и её обочинами.

– Вас из дас? – Витька с минутным опозданием доковылял до Натальи и чуть не опрокинул её.

– Не вижу тропы...

– Погоди-ка. – он встал на карачки, пытаясь хоть что-то разглядеть. Похлопал руками по земле. – Да мы на ней.

– А дальше куда?

– А вот это, пардон, хрен его знает!

 

***

– Ну, братец, ты и ныряешь, – изумлённо протянул Паганель. – Это куда же тебя понесло?

– Видите ли, – пространно начал мальчишка, – я полагал, что мой фонарик работает надёжно. Но он почему-то перестал светить... У меня такое впечатление, что я потерял тропу.

– Верное у тебя впечатление. Ну-ка, покажи аппарат, – Паганель опять засветил свою газовую «лампаду», пытаясь разглядеть «фонарик-колбаску», как называли такие штуки в его детстве.

Неудивительно, что парень плутанул. Без фонаря сейчас перемещаться чревато. По крайней мере, Паганель впервые попал в такую непроницаемую тьму. Ни луны, ни даже звёзд, ни снежного обрамления тропы, которое всё-таки умудрялось делать её заметной в самые глухие ночи... Единственный ориентир – чваканье грязи, ведь дернина на тропе давно содрана сотнями, а может, и тысячами ног. Но на курумах, сразу за «Лёгким паром», не будет и этого путеводного чваканья. И Бог знает, успеет ли он пересечь то место, пока не кончится газ в зажигалке?

– Батарейки давно менял? – спросил он у мальчишки.

– Вы понимаете, – опять как-то неправдоподобно-интеллигентно стал пояснять тот, – батарейки совсем новые. А фонарик почему-то не горит.

– Сейчас разберёмся, почему он не горит, – проворчал Паганель, откручивая рефлектор. Что ни говори, а общение с Фёдорычем и его командой кое-чему научило. По крайней мере, про окисленные контакты Санька теперь знал не понаслышке. Он нажал обнажившуюся лампочку пальцем. Та вспыхнула.

– Ну вот. А ты боялся... Тебя как звать-то, землепроходец?

– Александр.

– Нормально! Мы, оказывается, тёзки.

– Скажите пожалуйста, а вы не составите мне компанию до избы?

– Почту за честь, – чуть не поперхнувшись, ответил Паганель. Если так пойдёт дальше, то вместо избы им впору будет подаваться в Букингемский дворец. – Прошу, Александр... э-э...?

– Александрович.

Паганель хмыкнул. Мальчишка до кондрашки доведёт своей наивной серьёзностью.

– Потопали, Сан Саныч...

 

***

– Наталья, не горюй! Щас что-нибудь сообразим! – Витька хорохорился из чистого принципа, не соображая на самом деле, каким бы образом прорваться через пакостное место. Разве что...

Ба! Остатки смазочного парафина, залежавшиеся в кармане рюкзака аж с апреля, когда он в последний раз готовил лыжи к соревнованиям! Но это же в корне меняет дело! Ещё бы какую-то ёмкость...

Ёмкости под рукой не оказалось, кроме крошечной крышечки от поллитровой карманной фляжки. Зондер начал старательно упихивать в неё обломочки парафина. Между ними разместил несколькими кольцами обрывок шнурка с ботинка. А ежели кто считает, что такими делами легко заниматься в кромешной темноте, то бог тому судья! Ещё пару спичек... Нет, надо пучок, чтобы расплавить первую порцию парафина.

– Щас, щас, – бормотал Витька, торопясь как можно быстрее успокоить Наталью.

Только бы не начало её опять трясти, как в прошлом году...

 

***

Наталью трясло. На неё опять накатывали древние бабкины силы, в которых она так и не научилась разбираться – не то чтобы повелевать ими. Они то дремали в ней подолгу, иной раз годами, то просыпались в совершенно непредсказуемые моменты. И за каждое их пробуждение приходилось платить слишком дорогую цену...

Боже, какой был кошмар, когда это произошло с ней в первый раз! Она закричала во весь голос в переполненном салоне троллейбуса, потому что явственно увидела Сашенькино падение в какую-то ледовую пропасть. Потеряв способность что-нибудь воспринимать вокруг себя, билась в руках людей, пытавшихся помочь...

А потом – больница. Долго-долго... И тишина. Малышка, с которой они уже так славно научились разговаривать, вдруг перестала отвечать. Только изредка будто тихонечко плакала. Именно тогда врачи впервые заподозрили что-то неладное в тонах народившегося сердечка...

И Сашеньку она тоже перестала слышать.

 

Роды прошли на удивление легко. Словно кто-то взял на себя часть боли. Только радости и облегчения их исход не принёс. Диагноз подтвердился: порок сердца.

Пять последовавших месяцев остались в памяти непрекращающейся пыткой. И мамины советы не помогали, потому что маленькой нельзя было даже плакать: она сразу начинала задыхаться и синеть.

И улыбаться Оксанка тоже так и не научилась. Вот ведь как – ни плакать, ни смеяться! А за счёт чего жила – никто и понять не мог. Но ведь жила! К лету даже появилась робкая надежда на то, что врачи всё-таки ошиблись. Нет, не ошиблись... А месяцем позже умерла и бабушка Айго. Так и не простив Наташе смерти Той, которую ждала себе на смену.

И опять тишина. Полная, холодная, гробовая...

 

Потом... Потом у неё появился маленький Сашенька. Её сын. Только её! Хороший человек, без которого это счастье было бы невозможно, так и остался в памяти всего лишь «хорошим человеком». Даже об отцовстве своём не узнал. Потому что она этого не захотела. А про Сашеньку-большого сама себе даже думать запретила: слишком большой стала её вина и перед ним...

А полтора года назад к ней вдруг вернулось это!

Сначала её вдруг резануло знакомое имя «Витасик», когда Келдыш стал рассказывать об экспедиции на Эверест. Она оцепенела: ведь так Сашенька звал одного из своих друзей! А Шурка говорил и говорил, и в мелких деталях его рассказа Наталья с неожиданной горькой радостью узнавала тех, кто был так дорог ей пятнадцать лет назад.

А потом потеряла контроль над собой. Все чувства и страсти, так давно и надёжно упрятанные от самой себя, начали вырываться наружу. С трудом дождавшись, когда уснёт сын и угомонятся остальные, она зажгла свечу и шепча запомнившуюся с детства бабушкину молитву стала всматриваться в огонь. Так когда-то делала старая Айго. Но пламя свечи ничего ей не открыло...

А душу продолжала рвать непонятная тревога. Отчаявшись, Наталья взмолилась перед духом Айго. Трясясь от ужаса и давясь слезами, она наугад перебирала древние слова христианских молитв, странным образом вплетая в них ещё более древние заклинания народа своей бабки...

 

– Э, Наталья! Подсоби-ка!..

Витька никак не мог управиться с парафиновыми осколками в одиночку – и начинал серчать. Шутки шутками, но припухать тут до утра ему вовсе не улыбалось. Шашлычок явно мог накрыться собачьим хвостом. Но Наталья по-прежнему ни на что не реагировала...

...Небо не упало на землю, и Божий гнев не испепелил за святотатство, просто она быстро потеряла сознание. По словам Келдыша, с ней было что-то очень похожее на давний припадок в троллейбусе. Только длилось это безумно долго – до самого утра. Переполошила всех, перепугала Сашеньку и не сумела запомнить ничего из своих видений. Разве что странный шум в ушах, как будто бы воздух над самой головой резали чьи-то острые крылья...

А год назад случился ещё один припадок. Только уже без всякой видимой причины. И вот опять накатывает... Господи, что же с ней творится? И что будет с сыном, если это – болезнь?..

Сашенька!!!

 

– Эй, тётка! Да ты чего? Смотри, костёр внизу! Пошли, что ли?

Наталья очнулась. Зондер держал на ладони махонький комочек огня, выхватывающий из темноты его чрезвычайно довольную физиономию.

Она вытерла глаза, полные слёз, и покорно шагнула вслед за Витькой.

 

***

– Сашенька...

 

Паганель вскинул голову. Что за чертовщина? Наташка не появлялась в его снах почти год – с той самой страшной ночи, когда её шепот, а может, крик, удерживал его сознание у последней черты бытия. Пока его выковыривали из искорёженной машины, пока везли до ближайшей больницы, пока колдовали над ним в операционной, выводя из болевого шока и составляя раздробленные кости – этот шёпот тащил его к жизни.

А потом, когда самое тяжёлое вроде бы осталось позади, и надо было просто лежать и ждать выздоровления, Наташка исчезла. И он думал – теперь навсегда...

 

– Сашенька...

 

Ему стало не по себе. Вспоминая и сопоставляя разные картинки своей прежней жизни, он давно заподозрил, что Наташка никогда не приходила к нему просто так. Каждый раз её появление было сопряжено с какой-то бедой.

Неужели на них с мальчишкой надвигается опасность? Какая?

 

Они остановились под перевалом, когда Паганель почувствовал, что мальчишка замерзает. Видно, долго топтался в темноте и выстыл, а сейчас по такой тропе не разгонишься, чтобы разогреть кровушку движением. Да и фонарик, порадовавший поначалу, светил всё тусклее.

А куда спешить? Кто ждёт их именно сегодня и именно там, наверху? Паганель не привык долго сомневаться. Тормознул «Сан Саныча», мигом наломал сухих веток и разжёг костёр. Потом устроил мальчишке ложе из пихтовых лап и прикрыл ему ноги своей ветровкой. Вспомнив про еду, нащупал в рюкзаке яблоко и сунул подопечному. Но тот утух, не догрызя сочный плод даже до половины...

 

– Сашенька...

 

Паганель поднял голову и прислушался к гудению кедрача на гребне. Нет, в этом спокойном гуле не было экспрессии, которая обычно предвосхищает перелом погоды. Разве что где-то совсем рядом заливалась тревожной трелью какая-то ночная птица. Тогда что же им грозит?

Зверь? Это хуже. Опытным таёжником Паганель не был и о повадках зверей знал только понаслышке. Кажется, все они избегают огня...

Он потянул из рюкзака айсбайль. Может быть, это кому-то и показалось бы смешным, но под Санькиной опекой мирно спал его маленький тёзка. И нечего тут лихачить – бережёного бог бережёт! Паганель встал и вышел из освещённого круга – надо срочно добыть веток для костра...

Сначала ему показалось, что одна из искр улетела непомерно далеко от кострища. Потом стало ясно, что это не искорка. Кто-то спускался по тропе, подсвечивая себе чем-то непонятным.

Паганель подкинул в огонь веток и стал ждать. А в тёмном небе, то уносясь к приближающемуся огоньку, то возвращаясь к костру, возбуждённо посвистывала невидимая пичуга...

 

Р.S: А Санёк всё проспал.

 

 

 

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

От вершины к вершине . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3

Глава 1. ЮНАЯ ШАМАНКА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 10

Глава 2. ЗЕРКАЛО . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 15

Глава 3. ПАГАНЕЛЬ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 22

Глава 4. МЕДВЕДЬ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 29

Глава 5. НЕСКОЛЬКО СТРАНИЧЕК ИЗ ДНЕВНИКА . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35

Глава 6. ФОМА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 43

Глава 7. ШТУРМОВОЙ ЛАГЕРЬ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 48

Глава 8. СПУСК . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 64

Глава 9. КАННИБАЛ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 74

Глава 10. ФЁДОРЫЧ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80

Глава 11. НЕКРУГЛАЯ ГОДОВЩИНА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86

Глава 12. ЧЁРНАЯ ТРОПА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 95

 

 

 

 

Литературно-художественное произведение

 

Хлебцевич Татьяна Вячеславовна

Кириченко Виктор Владимирович

 

Берегиня

 

Романтическая повесть

 

Оформление художника Веры Александровны Петуховой

 

Подписано в печать 8.12.2016.

Формат 60х84 / 16. Усл. печ. л. 7,0.

Тираж 300 экз.

 

 

Автономное учреждение Республики Хакасия

«Дом литераторов Хакасии».

655017, г. Абакан, пр. Ленина, 63. Тел. (390 2) 22-34-65

 

 Сноски:

[2] Заповедник «Столбы» расположен рядом с Красноярском, знаменит причудливыми скальными останцами – столбами. Китайка – название одного из Столбов.

[3] Явная бессмыслица, то есть то, чего просто не может быть.

[4] Пятиглавая гора-двухтысячник, расположенная недалеко от строительной площадки Саяно-Шушенской ГЭС.

[5] Аббревиатура от «главный инженер проекта».

[6] Сохранена орфография Гришки Восьминога, который явно не был в школе отличником.

[7] Столица Непала, рядом с которой находятся несколько восьмитысячников и самый высокий пик планеты – Джомолунгма.

 

[8] Бричмулла – посёлок в Ташкентской области, называние его обыграно в популярной бардовской песне.

[9] Высокогорную зону.

[10] Бергшрунд – трещина между скалой и ледником.

 

[11] Фирн – промежуточная стадия между снегом и льдом.

 

[12] Издатели многотомной российской энциклопедии, издававшейся с 1889 года.

[13] Евгений Игоревич Тамм, начальник первой советской экспедиции на Эверест.

 

[14] Конец связи.

 

[15] Офицер связи – чиновник от местных властей в Гималаях.

[16] Траверс – несколько близких понятий в альпинизме, здесь поиск безопасного

маршрута.

 

[17] Возвышения на гребнях в виде скальных башен или ледово-снежных куполов.

[18] На жаргоне альпинистов означает общий базовый лагерь.

 

[19] Итальянец Райнхольд Месснер в 1980 году в одиночку совершил бескислородное восхождение на Эверест.

[20] Они вместе!

 

[21] Есть четвёртый!

 

[22] Курумник – каменистая россыпь, часто подвижная.

 

[23] Избу на Борусе называют ещё Приютом Пелехова. В честь погибшего альпиниста Евгения Александровича Пелехова.

 

[24] Ветрозащитная куртка с капюшоном. Одевается через голову и сходна с эскимосской одеждой.

[25] Универсальный ледоруб, который может использоваться как скальный молоток.

[26] На правом берегу речки Уй, что впадает в Енисей между городом Саяногорском

и посёлком Черёмушки, расположено старое кладбище.

 

[27] Шхельда на сленге – сортир.