Новенькие
…Они пришли в наш класс на урок чтения, с директором школы. В начале третьей четверти, в самый разгар зимы.
Директор – Иса Умарович вошёл в класс, взмахом руки разрешил классу сесть, подошёл к Евдокии Григорьевне – учительнице нашего третьего Б, о чём-то тихо поговорил. Затем вышел, и вернулся не один – с ним пришли новенькие. Они робко стояли у двери маленькой кучкой, словно прятались друг за дружкой.
Новичков было пятеро. Три мальчика в серых школьных курточках и разномастных штанах, постриженные наголо, как солдаты, и две девочки в коричневых платьях, без положенных по школьному уставу черных фартуков и белых воротничков. Одна девочка была в платочке, у другой косички были подвязаны бинтом. Обычным – медицинским. То, что у них не было ни пионерских галстуков, ни октябрятских звёздочек, сразу бросилось в глаза, и говорило не в их пользу. Если девочек ещё как-то можно было различить, то мальчики мне показались все на одно лицо – серые и тусклые – неопрятные какие-то.
– Дети, – обратился Иса Умарович к классу, – эти ребята из детдома. Они будут учиться с вами. Прошу их не обижать! – потом пояснил учительнице:
– Рассадите их пока по трое на парту, на перемене принесём дополнительные. Продолжайте урок, – и вышел.
За моей партой было свободное место. Я подвинулась, и его заняли обе девочки, а мальчиков усадили где-то позади. В оставшееся время до перемены было уже не до урока. Карандашом на промокашке, так, чтобы никто не увидел, я написала: «Я – Таня, вы – кто?» – и подвинула её локтем ближней девочке в платочке. Она даже не пошевелилась, словно не заметила записки. Я толкнула её ногой – без результата.
– Подумаешь! – фыркнула я, и не стала обращать на гордячек внимания, торопясь записать домашнее задание.
Вскоре прозвенел звонок, но вопреки обычному порядку, учительница построила нас парами и повела в актовый зал. Там было холодно, темновато и пусто. Часть зрительских кресел была составлена штабелем у окна, и места свободного было много – как в спортзале. Кто-то из старшеклассников заглянул в приоткрытую дверь, и тут же был наказан за любопытство.
Евдокия Григорьевна поманила его пальцем, что-то сказала, вышла в коридор, а этот бедолага остался коротать с нами перемену. Авторитета за дылдой мы не признавали, несмотря на комсомольский значок на свитере и, как только дверь за училкой закрылась, на полную катушку выплеснули на сцену и между креслами всю застоявшуюся энергию дикарей. Досталось даже трибуне, и чёрному роялю. Пока мы носились, кричали и прыгали, детдомовцы сидели во втором ряду оставшихся кресел, и в общей сутолоке участия не принимали.
Драка
В каждом школьном классе найдётся несколько мальчишек – задир и драчунов. Были такие и в нашем третьем Б. Детдомовцы тут же стали объектом дразнилок двух дружков – Алика и Руслана.
– Сирота, сирота, никому не нуж-на-я! – орали они, приплясывая и гримасничая перед новенькими.
Детдомовцы молчали. Только один из них показал обидчикам кулак, высунув его между спинками двух стоящих впереди кресел, но этим только подзадорил дразнильщиков.
Поначалу мало кто из класса обратил внимание на эту сцену, но постепенно броуновское движение утихло, и перед новенькими стала собираться толпа любопытствующих. Даже комсомолец подошёл поближе. В это время я с Витой – подружкой ещё по детскому саду – была на сцене, где она, терзая расстроенный рояль, показывала, чему научилась в музыкалке.
С возвышения мы увидели, как кто-то – то ли Руслан, то ли Алик, осмелев от безнаказанности, вскочил ногами на кресло, и дёрнул за платок одну из детдомовок. Ближний к ней новенький быстро среагировал, и отвесил задире тумака, но опоздал. Платок – обычный, белый, как у санитарки – оказался в руке обидчика.
В наступившей тишине раздался приглушенный девчачий плач: – «Я не сирота! Не сирота…» – плечи её тряслись, лицо было закрыто ладонями, а над креслом всему классу стала видна её, стриженная под ноль, лысая голова.
– Она вшивая! – возмущённо зашептала мне на ухо Вита.
Я посмотрела на подружку и поразилась её хищному и злому взгляду.
Времени на раздумья не было, оттолкнув одноклассницу, ухватившую меня за рукав, ринулась к месту событий. Сцена была высокой, моё приземление – гулким. Шум привлёк внимание, и сквозь расступившихся одноклассников я промчалась, как стрела. Руслан, а это был он – мой давний недруг – ещё тряс над головой белым платком, как бесноватый.
Я схватила запястье, сжимающее добычу, и вывернула руку ему за спину, как папа учил. Уже согнутый пополам, он успел перехватить платок другой рукой и стал лягаться ногами.
– Отдай платок, – прошипела я, сдерживаясь от боли в голени, куда он попал каблуком ботинка.
– Не отдам! Отпусти! Больно-о! – постанывал он, пыхтя и пытаясь ещё раз попасть в меня ногой.
– Ты его сам будешь носить? – громче, чтобы все слышали, спросила я, уворачиваясь от каблука. Сзади хихикнули, и противник обозлился:
– На, возьми! – он бросил белую ткань на пол, и наступил на неё ногой.
Пришлось сделать ещё больнее, стаскивая его в сторону. Тянуться за платком самой – значило отпустить руку в захвате. Вывернется – сзади нападёт. Он такой!
Я посмотрела на одноклассников – не помогут, глаза прячут, выжидают. На детдомовцев.
– Ну, помогите, же, – умоляла взглядом.
Кто-то подбежал, поднял платок, но тот был так испачкан, что хозяйка оттолкнула протянутую тряпку.
Мой подопечный сменил тон:
– А-ай! О-о-ой! У-у! Отпусти! Больно! – громким рыдающим голосом заверещал он, хотя до этого молчал. Я оглянулась, ища безопасное отступление, и увидела – кому он теперь рыдал. На пороге актового зала стояла, и видимо давно, Евдокия Григорьевна:
– Вас на несколько минут нельзя оставить, – сказала она строго и продолжила:
– Быстро в класс! Звонка не слышали?
Все ринулись в двери, и шумно побежали по пустому коридору. Руслан втихомолку показал мне кулак и выругался на кумыкском. Учительница видно поняла ругательство и через секунду, схваченный за ухо сквернослов, рыдал по-настоящему. Но и мне от наказания уйти не удалось.
– Саид, отведи обоих к директору, и расскажи, что видел, – поручила она старшекласснику.
Тот церемониться не стал, схватил нас за воротники, и быстрым шагом повёл к учительской.
Строгий директор
Учительская была пуста. Мы ввалились в кабинет директора, и только тут были отпущены из цепких рук старшака. Иса Умарович подошёл, осуждающе пощёлкал языком на меня и Руслана, протянул руку для рукопожатия Саиду. Это в Дагестане обязательный ритуал при встрече мужчин, уважающих друг друга.
Некоторое время они разговаривали на характерном, похожем на клёкот орла, аварском языке, который нам был непонятен, и только по жестам дылды я видела, когда речь шла обо мне. Судя по взгляду директора, ничего хорошего мне не светило, но и моему сопернику лицо директора тоже не обещало спокойной жизни. Потом, черкнув что-то на листе бумаги, директор отдал листок Саиду. Записку для учителя – из-за нас комсомолец на урок опоздал, – решила я.
Уходя, Саид подтолкнул нас к столу Исы Умаровича, дёрнул за ухо Руслана, а у меня из кармана фартука вынул носовой платок, сунул в ладонь, и сделал жест на зеркало – мол, посмотри на себя.
…Да-а, ужас! Белый воротничок, болтается наполовину оторванный, одного белого банта в косах нет, волосы растрёпаны, форма измята, узел пионерского галстука съехал на плечо, на чулке под коленом дыра, из которой выглядывает здоровущий синяк. «Ещё и за это дома попадёт», – подумала я обречённо, наспех вытирая нос, приглаживая волосы и поправляя галстук. Второй бант, чтобы не портил внешний вид, тоже выдернула из косы и сунула в карман. У моего противника материального ущерба не было – только сопли и слезы размазаны по щекам, словно он меня победил.
Директорский суд начался с Руслана:
– Как зовут, тебя, герой с девочками драться?
– Это она первая… Я ей ничего не делал, – заторопился оправдаться Руслан.
– Ты, что вопрос не слышал? – хлопнул ладонью по столу директор, – имя, фамилию и класс скажи!
Ещё больше размазывая слезы по щекам, опустив глаза, Руслан начал отвечать на вопросы, подавая все факты с позиции безвинной жертвы. Но Иса Умарович его почти не слушал – что-то писал. Приободрившийся Руслан, торжествующе посмотрел на меня и снова показал кулак. Я поняла, что после уроков мне не миновать засады.
– Отца твоего, как отчество? – спросил у мальчика директор, поднимая телефонную трубку.
Догадавшись, кому директор собрался звонить, он громко заплакал в голос, умоляя не делать этого. И Иса Умарович положил трубку обратно, на чёрные и интересные рогульки у телефона.
– Такой уважаемый отец, а сын у него растёт – балбес! Ты не джигит! – возвысил голос директор, – Зачем девочку опозорил? У сироты платок растоптал! Ты знаешь закон гор? Тебе самому позор, и отца – опозорил!
Мне стало страшно: наверное, мне попадёт ещё больше. Как ни верти, а я первая ему руку скрутила…
Но со мной Иса Умарович разговаривал мягче:
– А ты, Таня, не могла старших позвать, зачем драться? Мальчики сильнее, девочки драться не должны.
– Они все смотрели, никто не заступился… Если бы детдомовские вступились – было бы хуже… Вы их из школы исключили бы…
Директор задумался, и снова взялся за перо. Моим родителям записку пишет, – догадалась я. И в самом деле, дописав фразу и расписавшись, он протянул мне сложенный вчетверо листок бумаги:
– Отдашь отцу. А ты, – обращаясь к Руслану, сказал он, – скажи родителям, я сам сегодня вечером приду. А теперь, пошли на урок! – объявил Иса Умарович, взял нас за руки и повёл в класс.
Урок уважения
…В классе всё стало по-другому. Появились новые парты. Одна стояла в дальнем углу боком к доске. Перестановка коснулась не только мебели – всех учеников пересадили с привычных мест. Моё место на второй парте в правом ряду было свободно, занято было соседнее. Там сидела Вика.
У Вики недовольное лицо. Свой портфель она поставила посредине скамейки, обозначив непреодолимую границу между правой и левой частями парты. Больше я ей не подруга – красноречиво показывал её ранец. Второй неприятностью было пустующее место Руслана на первой парте – прямо передо мной. Опять будет книгой по голове бить, когда учительница не видит, подвела печальный итог я. Ничего, теперь пусть только попробует… Правда, после школы засада… – поморщилась я, – Ничего, что-нибудь придумаю …
Класс встречал нас стоя – из-за директора, конечно. Одноклассники смотрели, гадая, чем всё обошлось. Руслан, как всегда дрыгаясь и гримасничая, плюхнулся на своё место. Мне среди равнодушных и сочувствующих взглядов был один благодарный. С последней парты от лысой девочки. Она была без платка! Не пришибленная позором, а с гордо поднятой головой!
– Молодец, так и надо! – подумала я.
Тем временем Иса Умарович попросил у Евдокии Григорьевны классный журнал и стал по списку вызывать учеников. У каждого он спрашивал национальность. Раньше я не знала, какой нации многие одноклассники. А тут всем стало интересно – кого только нет среди нас! Лысую девочку звали Диной, её подружку – Катей. Катя сказала, что она удмуртка. Кто-то хихикнул на незнакомое название, но под строгим взглядом директора умолк. А когда Дина объявила, что она немка, молчание класса стало угнетающим.
Закончив перекличку, директор сказал:
– По списку в журнале вас, вместе с новенькими, тридцать шесть человек. Национальностей я насчитал двадцать, но в нашей школе учатся дети сорока национальностей. У каждого народа свои традиции. И обычаи, достойные уважения, – слегка возвысил он голос. – Но есть общие правила для всех, а не только для народов Дагестана, где вы родились, живете и учитесь. Я напомню вам эти правила:
Стыдно смеяться над бедой другого человека, позор насмехаться над калекой, который потерял ногу или руку, защищая на войне вашу мирную жизнь. Стыдно и не достойно джигита позорить женщину. Стыдно обижать слабого, и того, кто не может дать сдачи.
А теперь поднимите руки мальчики, кто видел, что сделал ваш товарищ? Понятно. Вы мечтаете как ваши отцы, стать настоящими мужчинами?
– Да-а! – хором ответил класс.
– Это похвально, – продолжил директор, – тогда ответьте: почему никто из вас не заступился за девочку? Девочку, у которой, в отличие от вас, нет здесь ни старшего брата, ни отца, ни матери? Молчите? А мне за вас стыдно! Я, директор школы, прошу прощения у Дины за безобразный поступок мальчиков третьего Б!
Евдокия Григорьевна подошла к последней парте и молча взяла Дину за руку.
Тут раздался чей-то громкий шёпот:
– Фашистка!..
– Кто это сказал? – грозно спросил директор, обводя взглядом класс, но увидел только опущенные головы.
Наверное, он продолжил бы дознание, но Дина вскочила с места, вырвала свою руку у Евдокии Григорьевны и, покраснев до самых ушей, выбежала из класса. За ней быстрым шагом устремился директор.
…А у нас, как ни в чём, ни бывало, продолжился урок русского языка.
Правда, Евдокия Григорьевна была не в настроении, и делала много замечаний. Но мы их заслуживали – не могли успокоиться после бурных событий, и ждали перемены.
Практическое пособие
Ближе к концу урока, она подошла к нашей с Витой парте, и велела мне выйти из класса. Но не в наказание, а привести себя в порядок. Так и сказала:
– Хлебцевич, неприлично девочке иметь такой растерзанный вид. Зайди в кабинет домоводства к Марии Харитоновне, попроси нитку с иголкой, пришей воротничок и причешись. Смотри, на урок не опаздывай! – предупредила она.
Под завистливые взгляды однокашников, изнывающих в ожидании перемены, я выскочила за дверь, и – бегом по лестнице вниз, да в другое крыло здания, где третьеклашкам, вроде меня, появляться не позволяли. Но сейчас у меня было поручение!
Выглянувшая на мои гулкие шаги тётя Зара, обычно дававшая звонок, посмотрела на часы, и вернулась к своему вязанию.
Дверь в кабинет домоводства была приоткрыта, и из-за неё раздавались смех, разговоры и стук швейной машинки. Я поскреблась в дверь, но никто не вышел. Услышала обрывок разговора:
– Они не детдомовцы, а контингент…
– Малолетние преступники?
– Дети заключённых… в тюрьме родились…
– И надолго их к нам?
– Пока свои классы не отремонтируют.
– Значит, до лета?
– Может быть. Вы поосторожней с ними – мало ли чему их в тюрьме научили…
Вся школа уже знает, – подумала я, не решаясь зайти. Но тут одна из учениц поглядела в сторону двери и заметила меня:
– Ой, глядите! Главная хулиганка пришла! У нас драться не с кем. Чего тебе?
Оробев, я жестом показала дыру на чулке и висящий на плече воротничок. Заметив, что девчата не сердитые, а их учительницы нет, затараторила:
– Меня Евдокия Григорьна прислала, зашить и причесаться. Помогите, а? Пожалуйста! – умоляюще посмотрела я на девушек – А то мама заругает…
– Девочки, найдутся у нас коричневые нитки? – спросила из-за швейной машинки одна из старшеклассниц.
Школьницы перед ней расступились, и я поняла, что это и есть Мария Харитоновна – учительница по домоводству. На ней тоже был фартук – не школьный, форменный, а ситцевый с оборками. Очень красивый! А лицо было молодое – даже моложе маминого! И причёска взрослая, как в кино. Но самое главное – глаза. Они мне смеялись! По-доброму смеялись…
Кто-то сзади подхватил меня за подмышки и поставил на табуретку. Десять рук вертели и разглядывали меня, как куклу – обсуждали, что делать с чулком, воротником, волосами. Потом усадили и сказали не шевелиться:
– Сиди тихо, практическое пособие!
– Я Таня… – быть пособием мне не хотелось.
Они засмеялись, но не обидно, и я решила потерпеть. Даже безропотно сняла чулок и платье. Так и сидела на табуретке, полураздетая, ёжась от прохлады и болтая босой ногой…
Когда прозвенел звонок с урока на перемену, Мария Харитоновна сняла свой красивый фартук. Оглядела на мне портновское мастерство своих учениц. Поправила уцелевший в побоище бант, теперь вплетённый в две косички сразу, и сказала:
– Молодцы, девочки! Ставлю вам всем отлично в журнал, – а мне улыбнулась и спросила: – Не заблудишься? Или проводить?
– Спашибо болшое, – сказала я, сползая с высокой табуретки и ворочая за щекой леденец, которым угостила меня одна из старшеклассниц, – Я шама дойду…
Девушки дружно рассмеялись. Наверное, не ожидали услышать голоса от практического пособия.
Выйдя из кабинета домоводства, торопиться в свой класс я не стала. Там наверняка сейчас толкотня в коридоре, а в класс не пустят дежурные – окна открыты на проветривание. В коридорном буйстве всегда заправилы мальчишки и мне там не поздоровится. Лучше перед учительницей в класс войти, сразу после звонка на урок. Третьим уроком сегодня арифметика, потом пение – и домой… Надо придумать, как незаметно из школы уйти, мимо засады.
Я забежала в класс после звонка, точно рассчитав время. Как только увидела, что тётя Зара отложила вязание и вышла из гардеробной давать звонок, пропустила толпу школьников со двора. А бегом по лестнице побежала, когда увидела, что Евдокия Григорьевна выходит из учительской с классным журналом. И никому ничего объяснять не пришлось.
Двойка по поведению
Правда, неприятности не закончились. Меня сразу вызвали к доске решать задачу. Задачка была нетрудная, но вместе с пятёркой по арифметике за ответ у доски, учительница поставила в дневнике большую двойку за поведение, а ниже написала приглашение родителям прийти в школу. Сев на место, я прочла запись, достала из кармана фартука записку директора, положила её туда же, захлопнула дневник и сунула в портфель. На пении он мне точно не понадобится, а до прихода мамы с работы времени ещё много.
Отец, как всегда, в последнее время, был в рейсе – он шофёр на самосвале. И до его приезда мама может и не спросить о дневнике. Пятёрка по арифметике должна успокоить её бдительность. А с папой я надеялась объясниться. Только приедет он аж через два дня.
Пение было в актовом зале, где так печально начался сегодняшний день. Увидев новеньких, Семён Владимирович – наш учитель пения, стал перестраивать привычное построение хора, проверяя у каждого детдомовца голосовые данные. И со мной рядом поставили Дину, у неё тоже был второй голос. Пока продолжалось построение хора по голосам, мы с ней успели поговорить.
– На, – сунула она мне в руку туго скрученный рулончик, – наши подобрали.
Наощупь это был мой потерянный бант.
– Спасибо! – тоже шёпотом поблагодарила я, – Мне всё равно дома попадёт, записка от директора и запись в дневнике…
– Ты после урока одна не иди. Тебе засада будет, Руслан хвастался. Нас строем водят, если с нами пойдёшь, не тронут.
– Да, – сказала я.
Тут Семён Владимирович постучал о пюпитр карандашом, и спевка началась.
В детдоме
…После урока пения Дина придержала меня за руку:
– Не спеши, пусть уйдут. Мы всё равно ещё долго будем одеваться, пока всех по списку не проверят.
Ждать пришлось дольше, чем я думала. Детдомовские – тоже, скучая, томились у окна. Уже все были одеты в пальто, а их сопровождающая всё не появлялась из дверей учительской.
Я не успела опомниться, как во время переклички оказалась в гуще высокорослых старших. Наконец, пришла их сопровождающая – тётенька в тёмно-синей шинели и спросила у старшеклассника с красной повязкой на рукаве, делавшего перекличку по списку на бумаге:
– Все здесь?
– Да, – ответил он.
– Тогда, пошли. Обед скоро, и так опаздываем.
Табунок детдомовцев, заслоняя меня со всех сторон, двинулся к выходу из школы. Кто-то из мальчишек, снял с меня яркую шапку, сунул мне в руку, а на голову нахлобучил детдомовскую. Она была большая, и закрывала глаза. Так я и вышла во двор, почти ничего не видя, подхваченная кем-то под руки. Школьный двор мы прошли без строя, а за воротами школы прозвучала команда: «Бегом марш!» и все побежали за сопровождающей, которая проявила удивительную для своей солидной комплекции прыть.
Засады я не разглядела заслонённая спинами больших мальчиков, но Катя потом сказала, что видела Руслана с компанией мальчишек за воротами школы.
Детский дом был, оказывается, совсем недалеко – сразу за пришкольным сквером с памятником Ленину, у которого осенью меня принимали в пионеры. Бегом мы проскочили настежь открытые ворота, а там ребята разбрелись по своим спальням переодеваться к обеду. В темноте коридора та же невидимая рука сняла с головы ушанку-невидимку и Катя с Диной повели меня к себе.
В их комнате было четыре кровати, одинаково застеленные суконными одеялами. Колючими, даже через чулки. В центре стоял стол с четырьмя стульями, ещё была вешалка для верхней одежды и тумбочки у кроватей. Всё почти так же, как в пионерском лагере, где я была летом на каникулах. Только у нас были цветные лёгкие покрывала на кроватях, а здесь серое сукно, делавшее комнату мрачной. Окно выходило на сквер, но вместо занавески было наполовину замазано извёсткой и забрано в железную решётку.
Пока я оглядывалась, две старшие девочки, встретившие нас, помогли нам снять и повесить на вешалку пальтишки. Катя и Дина разулись, я тоже оставила свои ботинки у порога. Пристроив их так, чтобы не мешали проходу, оглянулась и замерла. Я в комнате была одна! И что теперь делать? Но тут раздался голос Дины из-за ширмы в углу:
– Проходи, чего стоишь? Я сейчас, – и она вышла оттуда в байковом халате и войлочных тапках.
Катя тоже уже переоделась в халат такой же расцветки. Они показали свои кровати, на спинку которых уже были повешены их школьные форменные платья. Не перекинуты через железное ограждение, а аккуратно надеты на самодельные плечики из корявой ветки с петелькой из бинта.
Мы втроём весело болтали, обсуждая кто, что заметил, во время пробежки от школы до детдома, а девочки тем временем расставляли на столе миски, ложки и гранёные стаканы. Дверь распахнулась, и старшие девочки вошли с обедом в необычных кастрюлях, стоящих одна на другой и сцепленных между собой железной проволокой. В одной был суп, в другой компот, а третья осталась на столе, закрытая крышкой.
Я и Дина ели из одной миски и одной ложкой по очереди. И сидели на одном стуле. Когда миска опустела, в ней появились макароны и котлета, а после и компот в стаканах. Увидев в стакане ломтик сушёного яблока, я вспомнила, что у меня есть чем их угостить. Достала из портфеля завёрнутое в газету яблоко, которое забыла съесть на перемене, и выложила на стол. Если бы я знала, как ему обрадуются мои новые знакомые, взяла бы четыре.
– Его надо порезать, тогда всем хватит, – сказала я.
– Это мы мигом, – ответила Маша, старшая девочка с косой.
– И без ножа? – удивилась я.
– Сейчас увидишь, – ответила она и принесла катушку толстых ниток.
Свободный хвостик нитки она намотала на ручку ложки, другой рукой крепко держала катушку, а туго натянутой ниткой в два счёта порезала яблоко на четыре части. Потом стала примериваться, как выделить пятую часть яблока, нас ведь было пятеро, но я от яблока отказалась, сказала, что не люблю. Потом мне сказали отвернуться, и на вопрос Маши «кому?» я называла имена девочек. Так оказывается, положено делить по справедливости, чтобы никому не было обидно. Девочки быстро расправились с четвертинками яблока, а я с удивлением смотрела, как мои подружки съели всё без остатка, даже зёрнышки разжевали!
Пустую посуду взялась помыть Катя. Старшие девочки унесли кастрюли на кухню, а Дина разложила на столе учебники и стала делать домашнее задание. Даже без черновика!
– Ты что, время теряешь, садись и решай задачу, пока не забыла, что на уроке объясняли, – скомандовала она.
И я тоже села рядышком. Вообще-то, дома до маминого возвращения с работы мне позволялось делать уроки только в черновике. Мама проверяла ошибки и всегда сама следила, чтобы я переписала всё правильно и без помарок в чистую тетрадь.
А тут – столько было событий за день, что я осмелилась нарушить установленный порядок. И получилось ничуть не хуже, чем под маминым наблюдением. Даже чернила ни разу с пёрышка не брызнулись кляксой. Упражнение по письму было коротким и лёгким, его мы тоже сделали быстро. Когда Катя вернулась с чистыми мисками, Дина оставила на столе свои тетрадки:
– Перепиши, мы уже закончили.
Потом мы все вместе учили стихотворение по чтению. Разделили строчки и читали их по очереди. Всякий раз смеялись, если кто-то забывал свою строчку. А Катя ещё запрыгнула на кровать, как на сцену, и показывала смешные рожи на своих словах. Наш хохот был, наверное, неуместен в детском доме, и оборвался внезапно.
В комнату вошла воспитатель.
– Что здесь происходит? Почему на кровати? – строго спросила она Катю, а потом меня:
– Ты новенькая? – и достала записную книжку из кармана кителя.
– Нет, – сказала я.
– Как фамилия, почему не в своей спальне?
Катя с Диной наперебой стали объяснять, как я оказалась в их комнате. Воспитательница на меня посмотрела уже не очень строго, и сказала:
– Тебе, Таня, пора домой. Мама, наверное, волнуется. Одевайся, я провожу тебя.
На этом моё приключение в детском доме закончилось. За воротами она прогоняюще помахала на меня рукой:
– Иди, иди домой!
Обошлось
Дома на столе меня ждала тарелка давно остывшего супа, и сердитая записка от мамы:
«Сколько тебя можно ждать?! У меня перерыв кончился. Не забудь забрать Лену из детсада. Мама.»
Есть мне не хотелось, и с супом я поступила просто – отдала его нашему дворовому псу Куте. Он такому подарку был рад, и вылизал свою миску до блеска. Тарелку я помыла холодной водой из чайника, насухо вытерла полотенцем от жирных следов, переоделась и пошла за сестричкой в детский сад. Времени было уже много, я боялась опоздать, и пришлось почти весь путь бежать. До прихода мамы нужно успеть сделать много дел, иначе обязательно спросит дневник. А этого мне очень не хотелось.
На обратном пути я придумала Лене какую-то игру, и она бежала впереди меня с хохотом, а не оттягивала руку, как это бывало обычно. Так же играя, мы набрали в сарае дров, и в четыре руки принесли в дом, оставалось выгрести вчерашнюю золу и сложить растопку в печь. Поджигать её будет мама сама. Нам детям, это было запрещено, хотя папа меня уже научил зажигать спички.
Печь была готова. И даже мусор у печи я аккуратно замела. Ленка всё рвалась помогать, но только мешала. Тогда я придумала ей занятие. Сняла со шкафа коробку, куда мама два дня назад сложила игрушки в наказание за какую-то её провинность.
Высыпала их на пол, и на целый час успокоила приставания четырёхлетней сестрёнки. А сама села наскоро писать черновики домашнего задания. Писать красиво и аккуратно тут не только не было нужды, но и вредно. Мама сразу заподозрит неладное. Чистовые тетрадки положила рядом открытыми, словно чернилам ещё нужно было просохнуть.
– Мама пришла! – криком и топотом возвестила Лена, кинувшись в холодный тамбур, и повисла у мамы на руках.
Я тоже выбежала навстречу. На пальто у мамы снежинки, а из-под платка выглядывали побелённые волосы. Снег в наших южных краях редкость и радость. Может, завтра после школы ещё не растает? Тогда на санках можно будет покататься, – размечталась я. Надоело по грязи и слякоти ходить. Особенно в детсад за Леной. Там есть глубокая лужа, которую не перепрыгнуть и не обойти, и сестрёнку на руках переносить приходится...
Но маму снег не обрадовал. Она была не в настроении, это сразу было видно.
– Дайте разуться. Почему без тапок? – застрожилась она на сестричку, подавая мне сумку.
Любопытная Лена живо ухватилась за сумку, и мы отнесли её в кухню. Мама отдала своё пальто – повесить на вешалку, а сама одела папину телогрейку и пошла на подворье. Через несколько минут я так же приняла у неё ведро с водой и ведро с углём для печки. За это время мы с Леной навели порядок с игрушками и коробка «наказания» снова водрузилась на шкаф, словно там и стояла. Лена, не обнаружив в маминой сумке ничего вкуснее хлеба, жуя горбушку, принялась на кухонном столе рисовать в альбоме, а я взяла вышивание и села выполнять задание по вышивке в кружке Дома Пионеров, куда я ходила два раза в неделю. Завтра после школы занятие.
Мама, умиротворённая порядком в доме и нашими тихими делами, не стала больше сердиться. Пришла в дом с письмом от тёти Вали – её сестры из Одессы, затопила печку, приготовила ужин, а после ужина поинтересовалась:
– Как дела в школе?
– Нормально.
– Какие оценки?
– Две пятёрки по арифметике. Одна у доски, одна в тетради. И четвёрка по русскому в тетради.
– Уроки в черновике сделала?
– И в черновике, и уже переписала.
К нарушению заведённого порядка она, как ни странно, отнеслась спокойно. Посмотрела тетради, закрыла их, и даже замечания не сделала.
– Что ещё задали?
– Стих наизусть.
– И ты, конечно, не выучила?
– Выучила.
Я принесла маме учебник, и прочитала наизусть стихотворение.
– А почему домой вовремя не пришла из школы? Где тебя носило?
– У нас был классный час, – соврала я, не желая рассказывать свои приключения.
Тогда и дневник пришлось бы показывать, и дырку на чулке, хоть и зашитую почти незаметно.
На этом мама успокоилась, заглянула в моё вышивание, похвалила. И тогда я набралась наглости и соврала ещё раз:
– Нам завтра на труд надо принести белую ткань и катушку ниток, ещё ножницы и вязальный крючок. Тонкий. Мы будем белый воротничок для формы делать. С кружевами!
– А ты что, не знаешь, где лежит? Возьми сама. Мне письмо тёте Вале надо написать.
И она села писать письмо на освободившемся после ужина кухонном столе.
Я обрадовалась своей находчивости, и быстро сложила в портфель всё нужное, что нашла в маминой волшебной шкатулке. Урок труда назавтра на самом деле будет, но принести сказали бумагу, клей и ножницы. Они тоже отправились в портфель. А крючок и ткань мне нужны были для подарка моим новым подружкам. В пионерлагере одна девочка научила меня, как связать крючком по краю носового платка кружево. А почему бы не сделать также воротнички Кате и Дине? Я их научу, и они будут ходить в школу нарядные! Эта мысль мне пришла в голову, когда я из детдома домой шла…
Тихонько радуясь, что о дневнике мама не вспомнила, я помыла посуду, и ушла в коридор – мыть грязную обувь в тазу, чтобы к утру она успела просохнуть. Подальше с маминых глаз. А когда все чистые ботинки – мои, Ленкины и мамины – заняли своё место у печки, ушла укладывать Лену спать, да и сама уснула рядом.
Так окончился этот трудный день.
В нём были огорчения и неприятности, но радость обретения новых друзей перевесила, и совесть меня почему-то не беспокоила…
Папа вернулся
Следующий день в школе прошёл почти без неприятностей. Если не считать того, что Руслан, будто бы случайно, залил чернилами мою тетрадь по арифметике после того, как я не дала ему списать задачу. Евдокия Григорьевна его не наказала, а мне из тетради пришлось вырвать лист с самостоятельной работой, и решать задачу заново. Почему-то она не спросила про родителей, и я тоже промолчала.
Мой план с подарком получился. Две перемены мы с Диной сидели на подоконнике в коридоре, и я учила её обвязывать воротничок. Она быстро научилась воздушным петлям, а образец рисунка на носовом платочке я ей подарила. Нам никто не мешал – детдомовские одноклассники пресекали любые попытки Руслана и его дружков даже приблизиться, а мои прежние подружки из класса сами с большим интересом наблюдали за уроками рукоделия, окружив нас плотным кольцом. Не было среди них только Вики, жующей свой бутерброд с колбасой в полном одиночестве.
Из школы я опять вышла с колонной детдомовцев, но не в строю, а рядом с Диной и Катей. Засады я не заметила, только Руслан за воротами школы разговаривал с каким-то дылдой. Пройдя сквер, мы расстались – мне надо было в Дом Пионеров. Мама утром сама напомнила про кружок, и сказала, что пообедает на работе.
Когда я вернулась домой, калитка ворот была закрыта только на щеколду. Где-то раздавался стук молотка. И я догадалась, что приехал из рейса папа. Вот и его шофёрская роба уже лежит в большой лохани и мокнет в мыльной воде. А Кутя свернулся калачиком рядом, словно охраняет её. А может ему так теплее – прислонился к ней боком и спит.
Я забросила на крыльцо портфель, и пошла искать папу. В одной из комнат нашего строящегося нового дома, где у него пока была мастерская, он и обнаружился по звонкому пению пилы.
– Где это ты запропала? У меня обед уже остывает, – ответил он на моё «Здравствуй, папа!»
– На вышивании…
И мы пошли обедать. А за обедом я ему всё рассказала, и про дневник, и про записку директора, и про драку с Русланом, против которого папа когда-то научил меня хитрому приёму самозащиты. И про то, что Русланка сегодня залил мне чернилами тетрадь. Только о том, что была в детдоме, и подружилась с девочками, сказать, почему-то не решилась.
– Завтра у меня выходной, и я зайду в школу. А маму пока расстраивать не будем, – предложил папа, – Давай сюда дневник и записку. Должен же я знать, зачем меня вызывают.
От записи в дневнике он поморщился:
– «Безобразная драка с сыном секретаря райкома» – это уже слишком! Причём тут политика? Ты ему угрожала?
– Нет. Только спросила, зачем ему платок сироты, он сам его собирается носить?
Папа рассмеялся.
– Ну, дочка, тебе палец в рот не клади! Здорово ты его высмеяла!
Записку от директора я не читала, хотя и было любопытно. Она была аккуратно сложена, и я не посмела её открыть. Что было там написано и сейчас не знаю. Папа её прочёл, скомкал и кинул в печь. Но от того, что больше не надо бояться и лгать, на душе стало легко.
Уроки я сделала быстро, папа проверил черновик, а когда я собралась переписывать набело в чистую тетрадь, хлопнул себя по лбу и сказал:
– Подожди! Я ведь привёз тебе подарок! Больше не будешь чернилами кляксы ставить!
Он вынул это из кармана куртки. Я сначала даже не поняла что.
Дома, и в школе все писали чернилами. Чернила надо было аккуратно развести водой из чёрной таблетки, потом налить в чернильницу непроливашку.
Только название у ней было неправильное. Чернила всё равно проливались, а крышки или пробки к ним не продавались. И сегодня Руслан непроливашку перевернул мне на тетрадь, а из неё хоть и не все чернила вылились, но клякса залила пол листа и уже решённую задачу в Самостоятельной работе. Ещё нельзя было непроливашку ставить в портфель, тогда все тетради и учебники портились, и у нас была мода носить чернильницу в мешочке на шнурке, который я привязывала к ручке портфеля. И у всех на портфелях была чернильная полоса.
Подарок
А это была авторучка! Красивая, голубая, с такой держалкой на колпачке, чтобы из кармана не выпадала! Ни у кого в классе такой не было, и как ею пользоваться я ещё не знала.
Папа показал ещё десяток трубочек, которые вместо чернил нужно вставлять в корпус, когда паста закончится.
Такой красивой домашней работы в моей тетрадке ещё никогда не было! Только вот нажим и волосяные линии у букв были не такие чёткие, как чернильным пером.
Интересно, Евдокия Григорьевна разрешит писать новой ручкой? Спросила об этом папу, а он, поморщив лоб, сказал:
– Возьми на всякий случай чернила, если не позволит, будешь писать, как обычно.
Новую ручку я положила в пенал и, довольная, отпросилась покататься на санках. Выпавший снег и дразнил, и манил с самого утра!
– Санки я уже с чердака достал, но сначала за Леной в детсад сходи. Вернётесь, покатаетесь возле дома. Договорились?
– Да! – и я, прихватив санки, побежала за Леной в детсад.
По дороге домой мы с сестрёнкой попробовали, как они едут на всех раскатанных горках по нашему пути. Самой быстрой была горка в соседнем переулке. Но покататься всласть, не удалось. Возвращавшаяся с работы мама, увела нас домой. На её непреклонность не подействовало даже известие, что папа вернулся.
И мама заплакала
Дома было тепло от раскалённой печки, на которой в сковородке что-то скворчало, и очень вкусно пахло. Ленка была похожа на снеговика, с которого в тепле набежала на пол лужица. С меня тоже стала капать талая вода. И вскоре папа развесил на верёвке у печи все наши мокрые одёжки, даже ботинки на связанных шнурках. Было весело как в Новый год. Мы с Леной устроили на кровати кувыркания, визг, смех и я не слышала, о чём говорили родители в это время на кухне…
– Это что такое? Таня! Я тебя спрашиваю!
Мамины руки стянули меня с кровати, и выволокли на кухню. В её руке был мой злополучный чулок, лопнувший по зашитому шву, видимо, когда я стягивала его с мокрой ноги.
– Не знаю. Наверное, об санки порвался…
– А это что? – мама тронула фиолетовый синяк на ноге, заставив меня поморщиться.
– Стукнулась на горке.
– Не ври! Синяк уже позавчерашний! Я знаю, какие бывают синяки!
– Я зашью его, когда высохнет, – попыталась успокоить её я, но только всё ухудшила.
Она пригляделась к дырке на чулке и разгневалась ещё больше:
– И дыра не сегодняшняя! Её ты уже зашивала? И не сказала? Почему я обо всем узнаю от посторонних? – мама шлёпнула меня мокрым чулком по щеке.
– Почему молчишь? Ты сама зашила чулок?
Я кивнула, потеряв дар речи. Так всегда бывает, когда мама сердится и кричит. Нужные слова начинают вяло ворочаться в голове, как огромные булыжники. Все по отдельности. И никак не успеть найти нужное слово на мамин вопрос. А пока оно дойдёт до языка, мой ответ опоздал, и она уже о другом спрашивает. Остаётся только стоять, опустив голову, и ждать паузы. Это обычно бывает после слов: «Сейчас же извинись и пообещай, что больше так делать не будешь».
Только до этого ещё далеко. Мама только начала, и может говорить долго. Вот и сейчас невозможно ей ничего объяснить, каждое моё слово только подливает масла в огонь: «Дрянь, такая! Ты ещё и огрызаешься!»
Зарёванная, с комом в горле, я продолжала стоять у стены, изредка шмыгая носом. Уже было понятно, что маме позвонили на работу, доложили о драке, и что она виделась с Евдокией Григорьевной. Это она ей всё и рассказала.
– Да как ты посмела обижать мальчика, сына секретаря райкома! – доносилось от мамы, – Какие будут последствия для семьи! Всех уволят с работы – и маму и папу! И на что тогда мы будем жить?
На последнюю реплику я всё же вставила:
– Ничего, я пойду работать. Я умею мыть полы…
Лучше бы я продолжала молчать! Теперь мне было рассказано, что цена таким поломойкам – ноль без палочки, что я жестокая, подлая, позор для семьи, что родителей посадят в тюрьму, а меня сдадут в детдом.
Слезы у меня уже высохли, больно стянув щеки, а язык неожиданно развязался. И я выдала фразу, которой стыжусь до сих пор:
– Зато там детей не бьют, а на обед дают котлеты…
И мама заплакала. Сначала по её щеке прокатилась слезинка, а потом вырвались рыдания из-под закрытых руками глаз. На мамины всхлипы прибежала Лена, притихшая в комнате одна.
– Мамочка, не плачь! – кинулась она к ней на колени. Мама её обняла, и теперь сквозь всхлипы доносились ласковые слова, адресованные совсем не мне.
А я молча вышла в холодный тамбур – умыться от слёз и соплей. Тут на крыльце послышался топот. Это вернулся из магазина папа и отряхивал от снега сапоги. Он похлопал меня по плечу, шепнул сочувственно:
– Уже досталось? Ничего, умойся, сейчас ужинать будем.
– Вот, посмотри на свою любимицу! Где на неё чулок напасёшься! – донёсся из кухни всхлипывающий мамин голос.
– Надо было сыновей рожать, а не девчонок, – пробасил добродушно папа, – штаны реже рвутся.
На кухне зазвенели тарелки, скрипнула вьюшка печи, стукнулись друг о друга полешки, со стоном проехалась по полу табуретка…
Вроде бы, гроза миновала.
Пережить бы завтрашний день. Ещё неизвестно, что папе директор скажет. Только яблоки я всё равно в школу возьму. Я же обещала…
В тот вечер мне казалось, что самое страшное позади – ложь выявилась, мама сердилась, но на ночь обняла и поцеловала. Значит, простила!
Я её люблю и не хочу огорчать.
Но и Дину с Катей я тоже полюбила! А им – ещё хуже. У них мамы рядом нет. Разве они в этом виноваты? И я не хочу, чтобы их обижали. Детдомовцы поразили меня своей сплочённостью и взаимовыручкой. И я была категорически не согласна считать их плохой компанией, как утверждала мама.
Обыск
…А события тем временем только набирали обороты, как снежная лавина в горах.
– Хлебцевич, встань, – начала первый урок Евдокия Григорьевна, – Где твои родители?
– Папа обещал сегодня прийти, а маму вы вчера видели.
– Садись. Если сегодня отец не придёт, завтра на уроки можешь не являться! – строго сказала она.
Я не села, а подняла руку.
– Чего тебе ещё? Синяки мешают сидеть? – спросила она с насмешкой. И в классе захихикали, а Руслан и Вика громче всех.
– Это Руслану синяки мешают сидеть смирно, – сказала я под громкий смех класса, – А у меня вопрос. Папа привёз мне авторучку, можно ею в тетрадях писать?
Евдокия Григорьевна подошла, посмотрела в тетрадь с домашним заданием, попробовала, как пишет новая ручка. И разрешила!
На перемене мою парту плотным кольцом обступили ученики. Почти всем было интересно посмотреть на авторучку без чернил. Только Вика с Русланом демонстративно громко разговаривали через головы одноклассников. А после, когда дежурные выгнали всех из класса на проветривание, и заперлись изнутри на швабру, Катя видела эту парочку на лестнице. Они о чём-то шептались, и замолчали, когда она проходила мимо.
– Наверно какую-нибудь пакость готовят, – шепнула Катя мне, и поинтересовалась: – Ты ручку с собой взяла?
– Нет, в пенал положила, а пенал – в портфель.
– Зря! – поджала она губы и отошла.
Прозвенел звонок, мы вернулись за парты. Поджидая опоздавших, Евдокия Григорьевна остановилась в дверном проёме.
Я открыла пенал, и не обнаружила там своей новой авторучки. Не было её ни на дне портфеля, ни под партой. Продолжая поиски, перетряхнула все учебники – безрезультатно!
Это было ужасно! Я чуть не расплакалась. Тем временем Евдокия Григорьевна записала на доске четыре задачи по арифметике, вытерла руки от мела, и объявила классу, что сегодня контрольная работа. Назначив кому, какой вариант задачи решать, она распорядилась:
– Приступайте! – и тут заметила мою суету, – Что случилось, Таня? Хватит вертеться!
– Мне писать нечем, ручка куда-то делась.
– Новая авторучка?
– Да. Она в пенале была, а сейчас нет…
– Ты не могла её выронить на перемене?
– Я не брала её с собой.
– Дежурные, встаньте! Кто оставался в классе на перемене?
Дежурными сегодня была парта детдомовцев – Дины и Серёжи.
– Мы, – сказали они почти в один голос, – больше никого не было.
– Внимание! Все закройте тетради, положите ручки и портфели на парту. Ты, Таня, тоже!
И Евдокия Григорьевна пошла по рядам парт, проверяя у каждого содержимое портфеля. Особенно тщательно она перетряхивала холщовые сумки детдомовских ребят. Класс притих, и мне было стыдно, что я стала виновницей всеобщего унижения.
И тут с ужасом встретила презрительный взгляд Дины. А Катя и вовсе смотрела в окно, словно меня больше для них не существовало.
Пропажа не нашлась. Пришлось контрольную писать чернилами. Получилось неаккуратно. В самый неподходящий момент Вика толкала локтем мою правую руку, и просила подсказки в решении её варианта.
Обыск отнял много времени от урока. Поэтому когда зазвенел звонок, Евдокия Григорьевна велела всем сидеть, пока последняя тетрадь не будет ей сдана. От перемены остался маленький хвостик, когда нас, наконец, отпустили.
Ещё двойка по поведению
Но и на этом неприятности не закончились. В начале следующего урока авторучка обнаружилась под моей партой, поломанная так, словно её раздавили не то ногой, не то стулом. Подняла её из-под парты Вика, и тут же отнесла учительнице на стол. Ещё что-то ей пошептала на ухо. И Евдокия Григорьевна подняла меня с места:
– Хлебцевич, неси мне на стол дневник! Пусть родители знают о твоих художествах!
И при всем классе отругала за то, что я поступила нечестно, обвинив одноклассников в воровстве авторучки, а сама её уронила под парту, где она и поломалась. Ещё за то, что отняла у товарищей драгоценное время от контрольной, лишила их перемены и унизила обыском. Получилось, что я специально это сделала!
Так в дневнике появилась ещё одна двойка по поведению.
Одновременно со звонком на перемену, в класс пришла старшая пионервожатая.
– Идём со мной, – сказала она, крепко взяв меня за руку, и привела в пионерскую комнату на Совет Дружины. Там были завуч, пионервожатая, старшие пионеры.
Меня спрашивали, за что я побила Руслана? Хотя его я не била, а только держала за руку. И потребовали обещания, что я извинюсь перед ним в классе перед всеми. Я отказалась наотрез:
– Пусть сначала он извинится перед девочкой-сиротой, с которой сорвал и растоптал платок!
Тогда мне записали выговор и отпустили на урок. Сказали, что если я ещё раз, хоть пальцем его трону, исключат из пионеров.
На урок я чуть не опоздала – вбежала в дверь, на три шага опередив учительницу. На парте поверх моего портфеля лежали жалкие останки поломанной авторучки, вязальный крючок, катушка ниток и незаконченный воротничок. Тот самый, который я подарила Дине… Я оглянулась на неё, но она отвернулась.
Открыв учебник, я обнаружила там ещё один «сюрприз» – записку. В ней было всего два слова: «Фашистка и предательница», написанные, крупными печатными буквами. Оставалось только сгрести всё это в портфель и слушать новую тему урока…
Учебный день закончился сообщением, что за мной пришли. Это папа ждал в коридоре. Он уже побывал у директора, а теперь у окна разговаривал с Евдокией Григорьевной.
Я подошла к нему, когда они расстались.
– Пошли домой, – сказал папа, и в голосе его не было строгости.
Я кивнула и пошла, отстав на шаг.
Когда мы выходили из школьного двора, засады не было – только одинокий Руслан слонялся за воротами и потихоньку показал мне кулак, скорчив противную рожу. Значит, засада ещё впереди. Только теперь помощи ждать не от кого. Детдомовцы меня презирают, а отец не каждый день сможет встречать из школы.
Дома папа подержал поломанную авторучку в руках, повертел, вынул уцелевшую трубочку с пастой и спросил:
– Есть у тебя толстый карандаш?
Я выгребла из ящика стола всё, что там нашлось. Один карандаш ему приглянулся. Примерив трубочку к грифелю, он кивнул, забрал его и все детали от авторучки, и ушёл в мастерскую.
А когда я принесла ему на проверку черновики домашнего задания, показал, что получилось из бывшей авторучки. По виду это был обычный карандаш с надписью «Орион» на одной из граней. Заточен он был как обычно, на точилке, но вместо графита из него торчал медный хвостик шарикового стержня. И колпачок авторучки, уцелевший каким-то чудом, плотно надевался на карандашную оболочку.
– Положи возле печки, – велел папа, – клею надо подсохнуть часа два. Пока за Леной в детсад сходишь, уже и писать можно будет.
Я бросилась к нему на шею, заплакав от счастья. И папа утешал меня:
– Ну, чего же плакать-то! Всё в порядке! Больше чернильница тебе не понадобится! Руки наконец-то отмоешь от клякс, – потрогал он за правый средний палец с въевшимся чернильным пятном. – И вот ещё что! Давай, придумаем тебе карман для ручки на школьном фартуке. Так, чтобы она всегда при тебе была, и не терялась.
Мы вернулись в дом, где папа достал кусочек чёрного сатина, вместе мы положили новенькую авторучку на изнанку нагрудника у фартука. Обрисовали её кусочком мыла, примерили лоскуток, вырезали ножницами, прикололи иголками.
– Теперь ровненько приметай и черными нитками пришей! Вышивать умеешь, и с этим справишься. Следи, чтобы снаружи было красиво, как вышито! – сказал папа, и ушёл в мастерскую снова.
Это рукоделие мне очень понравилось! Полезное! Не то, что вышивать цветочки на белой ткани просто так, не зная, куда она пригодится!
Карман получился крепкий, ручка-карандаш в нём сидела плотно, и даже вверх ногами не выпадала! А снаружи он и вовсе был почти невидимый!
Предательство
В следующие дни Вика одержала надо мной моральную победу.
Сначала она принесла в класс кулёк конфет и угощала всех, кроме меня. Даже детдомовцев. Конфеты были шоколадные в красивых фантиках. Все девчонки и мальчишки стали ей прислуживать и подчиняться. А она на каждой перемене шепталась то с одним, то с другим. И начался бойкот. В классе со мной больше никто не разговаривает и не играет.
Потом и у неё появилась авторучка. Прозрачная, с плавающей рыбкой внутри. Я видела, как она показывала её девчонкам. Мне-то что! У меня с изнанки фартука своя есть.
Вечером дядя Боря – наш сосед из военного городка, старший лейтенант и отец моего друга-ровесника – Вовки, заколотил огромными толстыми гвоздями калитку – самый короткий путь в гости между нашими домами. Калитка появилась очень давно, когда родителям надоело передавать через забор то меня, то Вовку. Обходить военный городок, окружённый по контуру сплошным забором, было далеко и долго. А теперь она заколочена палками крест-накрест.
Правда, к этому времени Вовка перестал быть мне другом.
Дружили мы всегда, сколько я себя помню. По утрам всегда вместе уходили в школу. В первом классе – по очереди с чьей-нибудь мамой, а после – уже сами. Возвращались порознь – из-за разного расписания уроков. Он учился в параллельном классе – в третьем В, и в другом крыле школы. В школе у каждого из нас были свои заботы, и в её стенах мы встречались редко.
А вне уроков дня не проводили друг без друга – только если кто-нибудь болел или уезжал. Часто бегали к его папе на работу – в воинскую часть. На входе Вовка только говорил часовому: – «Мы к папе», – и называл фамилию. Там было много интересного – спортзал, полоса препятствий, окопы и блиндажи, где нам позволялось играть, когда не было занятий личного состава.
…В тот день я встретилась с ним на перемене в школьном дворе. Снег уже давно растаял, да и лежал он всего три дня, а солнце, хоть и февральское, уже пригревало. Остались только жалкие и грязные ледовые островки в тени домов. В преддверии весны школьные коридоры на переменах стали пустовать.
Вовка, наверное, играл с пацанами в войнушку, когда выскочил на меня из-за толстенного тополя. В руках у него была железная палка. Ну, такая – не очень толстая и не очень тяжёлая, но крепкая.
– Привет! – сказала я, – от кого убегаешь?
Я оглянулась и заметила в отдалении Алика, дружка Руслана. Но он в нашу сторону, как будто и не смотрел. А Вовка приветливо улыбаясь, показал свою добычу.
– Смотри, что у меня есть! Железная!
– Покажи, – сделала я шаг навстречу, тоже улыбаясь.
– На! – с замахом хлестанул он железным прутом по моим ногам ниже колен.
Удар зацепил заживающий синяк от каблука Руслана, и я согнулась от боли. Потом с трудом доковыляла до класса. А он убежал! Даже не извинился!
О том, кто меня ударил, я никому не ябедничала – Вовка всё же мой друг. Честное слово!
Только плакала от боли и молчала. Было и обидно, и долго болело. Учительница сжалилась, и отпустила меня с уроков домой. Не знаю, как эта история докатилась до соседей – Вовкиных родителей. Учителям, видно, рассказали очевидцы.
Позже к маме пришла Вовкина мама – тётя Лиза за руку с самим Вовкой. В глаза Вовка не смотрел, отворачивался. Мама, не зная, за что меня отпустили раньше с уроков, пригласила гостей в дом, и тётя Лиза вошла. А он не захотел.
Тётя Лиза извинялась за поступок сына, потом позвала Вовку и заставила его просить прощения у меня. Моя мама, услышав о происшествии удивилась. Они почти насильно заставили нас сделать детское рукопожатие «Мирись-мирись и больше не дерись». Мы подчинились.
Вовка играть не остался. Сказал, что ему надо делать уроки. Я проводила его до ворот.
– За что ты меня ударил? – спросила я уже у самой калитки, взяв его за рукав.
Он оттолкнул меня, и зло вырвал руку:
– Предательница!
Кутя, крутившийся под ногами, и радостно вилявший гостю хвостом, вдруг зарычал и залаял на него. Вовка вовремя успел выскочить со двора! Потому, что я с трудом удерживала за ошейник своего обычно миролюбивого пса.
– Не выйду за тебя замуж, когда вырасту! Ты подлый! – сказала я вслед бывшему другу и захлопнула калитку.
Уже после этих событий, вернувшись со службы, Вовку отлупил армейским ремнём его отец – дядя Боря. Из их двора доносился знакомый визг и плач. За меня, или за какую-нибудь другую шкоду – непонятно.
А потом дядя Боря забил большими гвоздями калитку, выходящую на нашу сторону.
Папа пошёл с ним поговорить, и вернулся - хмурый и молчаливый. Поздно вечером, сквозь сон, я слышала, как он говорил маме:
– Дети поссорились и помирятся, а зачем взрослым примешивать политику в их ссоры?.. Борису я ничего плохого не сделал. Сын за отца не отвечает, разве я виноват, что у моих дочек нет деда?
А следующим утром, впервые за все школьные годы, мы шли в школу порознь. На большой перемене я видела дядю Борю и угрюмого Вовку, выходящих из учительской. Поздоровалась, но они не ответили, и я пошла по своим делам…
……………….
Вопросы Бога– Таким было продолжение этой истории, – прервала я исповедь, заметив, изменившийся тон серебряных колокольчиков, и покачивание маятника над диаграммой.
– Нам не понятно, почему тогда плакала твоя мама, а у тебя боль в сердце от этого и сейчас? – спросил Учитель.
– Девочка, за которую я подралась, была новенькая в классе. Она сирота – из детдома. Нельзя обижать сирот. А её дразнили и оскорбили. Только я заступилась, все остальные смотрели и молчали! В классе меня стали называть предательницей. Директор отца в школу вызвал. Учительница двойку по поведению поставила. Родители испугались, что меня из школы исключат, и что им будут репрессии…
– За что репрессии? От чего у них был такой страх? – не понял Он.
– Время было такое. Моего деда по отцу расстреляли в тюрьме, как врага народа. Отец на фронт ушёл добровольцем, войну прошёл, но клеймо «сын врага народа» и тогда всплыло, и на всю жизнь с ним осталось. А я заступилась за чью-то дочь, родившуюся в ГУЛаге. Этих детей в школе называли «контингент», приводили и уводили с занятий под охраной, как конвоируемых воров или предателей.
– Мы видим, что ты к ним в детдом ходила, ела там. Почему было мать не послушать, и перестать дружить с ними, раз опасно семье? – уточнил Он свой вопрос.
– Когда заступалась, я не знала, что эти детдомовские – особенные. Конфликт был в первый день, как они появились в школе. А после уроков мне грозила месть мальчишек – друзей того одноклассника, с которым подраться пришлось. Детдомовские спрятали меня в своей толпе, и помогли незаметно уйти со школьного двора. Я смогла уйти из их строя только в стенах детдома. Меня там накормили обедом вместе со всеми, а когда узнали, что с родителями живу, вывели за ворота.
– Ну, и что ты особенного там увидела, что мама плакала? – недоумевал маятник.
– Ей учительница на работу позвонила. Ну, и вечером был допрос. Мама сказала, что если я стану дружить с плохой компанией, она отдаст меня в детдом. А я ответила, что там детей не бьют, а на обед дают котлеты. И тогда она заплакала. Мы дома редко котлеты ели – только на праздники.
– Ну, всё детка, Нам нет у тебя вины!
Маятник аж радостно подпрыгнул, словно что-то страшное пронеслось мимо.
– Я ещё не все рассказала. Ещё прошу у Тебя прощения, за ложь и воровство. – Мы не видим у тебя вины за это в кармическом теле. У тебя что, и кража была, а? – Мне запретили дружить, а я без спросу брала дома яблоки, и относила этим детям. Мама удивлялась, куда яблоки делись, а я лгала, что сама съела. Ну, ещё свои банты из кос и расчёску подарила, а дома сказала: потеряла. – Детка, ты же, не чужое брала – своё отдавала! Пусть, и тайком – Нам тоже нет вины! Ты, ведь, боялась наказания, – продолжал радоваться маятник, и задал очередной вопрос: – Сейчас ты раскаиваешься в этом? – В том-то и дело, что по-другому я и сейчас бы не поступила. Тогда бы, действительно, предателем себя считала! – призналась я, некстати вспомнив, как выдавливали из меня такое же признание тогда, в присутствии завуча школы. – Мы уже убрали тебе эту вину из Книги Судеб. Ты прощена, чела! Нам нет ничего хуже, чем когда любовь и дружбу в детях убивает политика взрослых. За это вина не тебе, и не маме твоей. Мы Сам знаем, с кого спросить.
Ответ был ошеломляюще неожиданным, и я промолчала. А Бог продолжил.
– Но ты не умеешь правильно просить Нас о прощении. И покаяние было не по обряду. Хотя, так Нам честней даже, чем у попа. По обряду в церкви нужно сутки не ем ничего. А мысли о еде, или чувство голода, картину раскаяния искажает Нам. Было оно искреннее, или страдания тела делают кающемуся боль?
Я по-прежнему не находила слов, да и маятник не останавливаясь, всё скакал по диаграмме.
– Только ты Нам ещё не всё рассказала. У тебя есть две лжи в кармическом теле. Вернее, одна дважды повторенная ложь. Вспомни, осознай, и расскажи. Не сейчас, но Мы ждём. Без этого Нам быть тесно в твоём сердце. Пока!
Нить с грузом замерла на секторе с этим словом. И снова возникло чувство лёгкого поглаживания по голове. …Простил, хотя я не устыдилась, и не раскаялась? Может, простил ещё раньше? Когда изолировал меня от всех проблем в больнице? Слишком уж, чудесным образом тогда всё закончилось. Хотя, упала я не по собственной неаккуратности, а месть мальчишек на заднем дворе школы добавила мне ещё и эту двойную ложь в книгу Судеб. Родителям рассказывала эту легенду и учительнице. Она меня домой привела, а по дороге всё выпытывала: кто виноват в синяке под глазом? А я не хотела ябедничать, и соврала, что упала нечаянно. |
Засада (продолжение)
Ещё через пару дней меня за воротами школы всё же подкараулил Руслан с большими мальчиками. Пока Алик – дружок Руслана – стоял на стрёме, они, угрожая и ругаясь на кумыкском, аварском и русском, ударили меня по голове, а когда я упала, разбежались. Кто-то из старшеклассников привёл меня в школьный медпункт. Там помазали йодом ссадины, велели идти домой и лежать. Меня провожала наша учительница. Довела до ворот, и заходить не стала. Родители были на работе, и дома всё равно было пусто.
Сильно тошнило. Я одетой легла в постель. С трудом открыла глаза, когда папа раньше времени вернулся с работы. Вечером он вызвал скорую помощь. Очнулась в больнице. Выздоровела от сотрясения мозга только к концу третьей четверти.
Когда вернулась к учёбе, детдомовцы в нашем классе уже не учились. Не было их и в городе. Ворота бывшего детдома были заперты на висячий замок. Куда он переехал – неизвестно.
Отца Руслана перевели в Махачкалу, и они переехали в столицу республики. Его подручный и второй забияка – Алик, притих без авторитетной поддержки, и обходил меня стороной.
Директор Иса Умарович больше в нашей школе не работал. Директором теперь стала бывшая завуч – Марина Сергеевна. Та самая, что требовала от меня извиниться перед Русланом.
Папа перестал ездить в рейсы. Его автомобиль, только с другим шофёром в кабине, я видела однажды на соседней улице. Наверное, починили уже. Но папа уже работал слесарем, и больше на самосвале меня не катал. Денег он стал получать меньше, зато чаще бывал дома.
Вика по-прежнему была мне больше недруг, чем подруга. Ряды её, прикормленных конфетами друзей, поредели. Видно, перевелись сладкоежки в нашем классе. И сидела она теперь с Тимуром за третьей партой в первом ряду. А я стала владелицей целой парты – самой последней в третьем ряду. где на контрольных могла выбирать, какой вариант задания легче. Всё вроде затихло, бойкот кончился, с несколькими девочками на переменах мы играли в классы.
А потом настало лето
На летние каникулы мама отвезла меня к тёте Вале – своей сестре – в село Овидиополь на берегу Днестра под Одессой.
С местными ребятами мы плавали на мелководье, собирали ракушки, ловили раков, устраивали морские бои, используя в качестве плавательных средств, втихую «одолженные» у матерей оцинкованные корыта для стирки. Я научилась нырять и плавать, ездить на велосипеде, ловить раков в сетку, окучивать картошку и ещё многому другому, что с малолетства умели мои сельские сверстники. В родной город вернулась совсем другой – загорелой и здоровой.
В четвёртом классе историю с детдомовцами уже никто не вспоминал. О непроливашках все забыли – шариковые ручки стали продавать во всех киосках и книжных магазинах. И запомнился этот год тем, что врачи сняли с меня запрет ходить на уроки физкультуры. Я сразу записалась в спортивную секцию и поочерёдно с занятиями по вышивке в Доме пионеров, стала ходить на баскетбольные тренировки в спортивной школе.
Вовка продолжал жить за заколоченной калиткой до окончания десятилетки. Свой шанс объясниться, и по-настоящему помириться, он упустил. А другого случая – не искал. Наши отцы иногда здоровались через забор. Мамы, время от времени, по-соседски бегали друг к другу, за солью и спичками, делились стряпней и новыми рецептами. А мы – словно забыли, что выросли вместе и когда-то были друзьями.
И до сих пор я так и не знаю: за что меня ударил друг детства, и кто кого предал?
|
...В этот момент на меня хлынула такая энергия благодати, что слёзы брызнули из глаз, как на первом сеансе покаяния. Теперь – простил! Сам! Когда во всём призналась! Спасибо, Отец Небесный!
…Да, уж!.. С Богом – не соскучишься!.. |
